По воспоминанию Стравинского, Дисней пытается успокоить его и говорит: «Подумайте, сколько людей теперь смогут услышать вашу музыку». На что Стравинский отвечает: «Сколько людей потребляют музыку… меня не интересует. Масса ничего не добавляет искусству».

Но Дисней вспоминает их встречу совсем по-другому. Стравинский, по его утверждению, уже приезжал на студию до того, видел первоначальные наброски «Весны священной» для «Фантазии», и заявил, что весьма взволнован. Позже, увидев готовый результат, Стравинский вышел из просмотрового зала «заметно тронутый». Дисней вспоминает слова композитора, что когда он писал эту музыку, всегда представлял себе доисторическую жизнь. Но Стравинский не согласен. «То, что я мог выразить одобрение подобному отношению к моей музыке, представляется мне весьма маловероятным – хотя, конечно, надеюсь, что мне удалось остаться в рамках вежливости».

Так или иначе, он гораздо менее вежлив двадцать лет спустя, когда они с Диснеем сталкиваются на страницах «Нью-Йорк Таймс». Ему не нравится то, что сделали с его музыкой, пишет он, и к тому же «я ничего не скажу о визуальном сопровождении, поскольку не желаю критиковать столь очевидное слабоумие».

Чьей памяти доверять? Есть соблазн предпочесть высокопробное низкопробному, интеллектуальное популистскому; однако самообман свойственен всем, и высоким, и низким. Многие творцы, бравшие деньги у Голливуда, решали, что могут себя обелить, если отрекутся от того, что получилось. Распространенный миф о голливудском продюсере – обывателе дает им удобную возможность снять с себя ответственность.

По большому счету, факты свидетельствуют в пользу Диснея. Менее чем через год после их предполагаемой размолвки Стравинский охотно продает Диснею еще два сочинения: во-первых, балет по народной сказке «Байка про лису, петуха, кота да барана» и, во-вторых, «Жар-птицу»[35].

Его нимб творца отличается каким-то гуттаперчевым качеством: он сочиняет охотничью музыку для «Джен Эйр» Орсона Уэллса, но переговоры по контракту срываются, и он использует ее же в исполнение заказа Бостонского симфонического оркестра и переделывает в оду памяти жены Сергея Кусевицкого. В другой раз он берет какое-то незначительное сочинение, которое взялся написать для фильма о нацистской оккупации Норвегии «Коммандос атакуют на рассвете», прямо из коллекции норвежских народных песен, на которую его жена случайно наткнулась в лос-анджелесском букинистическом магазине. Когда сделка срывается, он переделывает его для Бостонского симфонического оркестра, торжественно переименовывая в «Четыре норвежских настроения».

Китайский театр Граумана, Лос-Анджелес

27 августа 1964 года

Среди ослепительных улыбок Уолт Дисней и его последний соавтор Памела Трэверс вместе с Джули Эндрюс позируют фотографам на мировой премьере «Мэри Поппинс». Это кино, как он говорит журналистам, он мечтал снять еще с 1944 года, когда впервые услышал, как его жена и дети смеются над какой-то книгой, и спросил у них, что это такое. Шестидесятипятилетняя Памела Трэверс, со своей стороны, кажется не менее взволнованной.

– Великолепный фильм, актеры подобраны прекрасно! – восторгается она.

Премьера проходит с большим размахом. По голливудскому бульвару катится миниатюрный поезд с Микки-Маусом, Белоснежкой и семью гномами, Питером Пэн, Кроликом Питером, Тремя Поросятами, Серым Волком, Плуто, скунсом и четырьмя танцующими пингвинами. В кинотеатре служащие Диснейленда одеты под английских полисменов; на вечеринке после показа улыбчивые трубочисты отплясывают под музыку оркестра «перламутровых королей и королев»[36].

На следующий день Трэверс на седьмом небе от счастья и шлет свои поздравления «Дорогому Уолту». Фильм, говорит она, «великолепное зрелище… в духе настоящей Мэри Поппинс». Ответ Диснея несколько сдержанней. Он рад такому ее отзыву, говорит он, и признателен, что она выкроила время, но очень жаль, что «суматоха до, во время и после премьеры» помешала им видеть друг друга чаще.

Трэверс в ответ благодарит Диснея за то, что он поблагодарил ее за то, что она поблагодарила его. Фильм, говорит она, «великолепен, весел, великодушен и удивительно красив» – пусть даже для нее настоящая Мэри Поппинс навсегда останется на страницах книг. На своем экземпляре письма она добавляет приписку, что в нем «многое сказано между строк». В том же месяце она жалуется своему лондонскому издателю, называя фильм «просто тоска». Фактически те улыбки на премьере – единственные, которыми когда-либо обмениваются Трэверс и Дисней. Памела Трэверс – давняя поклонница Гурджиева, Кришнамурти, Йейтса и Блейка. Для нее книги о Мэри Поппинс всегда были не просто детской сказкой, а глубоко личными размышлениями на тему винегрета из философии, мистики, теософии, дзен-буддизма, двойственности и единства всего сущего. В последний год своей жизни она откроет интервьюеру, что Мэри Поппинс связана с Богородицей. Дисней же придерживался куда более прямолинейной концепции летающей на зонтике няни.

Все, что было связано с фильмом о Мэри Поппинс, продвигалось с большим трудом. Только на переговоры по контракту ушло шестнадцать лет: Трэверс в конце концов согласилась на 5 процентов прибыли с гарантией 100 тысяч долларов. Но эта компенсация оказывается недостаточной; скоро она начинает жаловаться, что Диснею «не хватает тонкости, он выхолащивает любого персонажа, к которому прикасается, заменяя правдивость ложной сентиментальностью».

Отношение Уолта Диснея к Трэверс укладывается в рамки того, что называется ограничение ущерба. Он хочет сохранить ее в своей команде, но держать как можно дальше от капитанского мостика. Это не мешает Трэверс то и дело хвататься за штурвал, обычно затем, чтобы развернуть их корабль обратно. Все и вся вызывает ее недовольство, вплоть до мерной ленты, которой должна пользоваться Мэри Поппинс[37].