— Поклон твоей милости правим, бояринушко! До сырой земли маковки клоним! Все собрались по твоему приказу! Да вот еще медвежатников Курмышских по дороге прихватили!

— Ну и спасибо! Внакладе не будете! — сказал Тургенев, обращаясь к скоморохам. — Только чур не своевольничать! Ухо востро держать — по приказу ходить. Больше там играйте, где наших ребят увидите в серых кафтанах да в красных кушаках…

— Знаем, знаем, бояринушко! И в шапках с синими верхами!

— Около них всю игру ведите, чтобы вам от слобожан какой помешки не вышло. А медведей с вожаками, да с козами, да с гудками, да с волынками прямо ведите на Хамовный двор, и как только мой парень из пистоли выпалит, так уж там сами знаете, что вам делать надо… По уговору…

— Знаем, вестимо знаем, бояринушко!.. Вот только бы нам с тебя задаточек сошел, так оно бы…

— Вот вам в задаток! — засмеялся Тургенев, бросая кожаный кошель с деньгами в толпу, скоморошьему старосте. — А если завтра целы да живы будете, так здесь же еще столько же получите!..

— Спасибо тебе, красное солнышко! Обогрел ты нас, веселых людей, уж и мы ж тебя потешим, позабавим… Эй, робя! Славь боярина, славь его честь!

И громкая, лихая песня, с присвистом и с гуденьем бубнов, понеслась вслед Тургеневу, который приударил на вороных, так что только снежная пыль кружилась и сверкала следом за его санями в морозном воздухе…

…Гуляет Кадашевская слобода широкой развеселой гулянкой. У всех ворот кучки нарядных слобожан и слобожанок и шутки, говор, смех… Парни об руку с девушками ходят по улице, угощают их орехами и пряниками, перекидываются с ними и словами, и взглядами. У царского кружала тоже не отолченный угол народа, там веселый шум похмелья и раскатистый хохот.

— Эх вы, клюковные носы! — кричит на своих товарищей ткачей Авдюшка Хамовник, пожилой сиделый ткач и большой гуляка. — Вот как пить да гулять, так «где, мол, тетка, мой полуторный ковш?», а как за стан-то сел, так уток от основы не разберет!

— Ну, загулял, Авдюшка, разбахвалился! Поехал в самую бочку! Смотри не утони… — кричали со всех сторон в толпе, окружавшей Авдюшку.

— Небось, не утону, а и утону — выплыву! Потому Авдюшка все может… Я своему государю… Своим государыням уж который год работаю, и рукодельишко мое вам в образец сходит… Вам, вислоухим, приказывают, чтобы ваше изделье в точь моей руки было! Совсем чтобы в точь…

— Да ну тебя! Провались ты и с издельем… Небось теперь и в бёрдо-то ниткой не попадешь!.. Знаем тебя тож!

Но Авдюшка не слышал насмешливого укора. Слегка покачиваясь, он продолжал разглагольствовать, размахивая руками:

— Я все знаю. Знаю, что будет сегодня…

— Еще бы тебе не знать! — смеются ему в ответ. — Знаешь, что будешь к вечеру пьян. А мы знаем, что и завтра с тобой будет, — опохмеляться станешь! Ха-ха-ха!

— Нет, врешь, я не о том! Знаю, что сюда к нам, Кадашам, из царского погреба бочки с пивом да с медом выкатят… Пей, мол, гуляй!

— Уж не ты ли за нас царскому кравчему попечаловался? Ха-ха-ха!

— Братцы! Братцы! — кричит кто-то со стороны. — Да он не врет! Смотрите, и точно к нам обоз целый с бочками идет!

Вся толпа бросается в ту сторону, откуда показался обоз, и все с радостью видят, что в слободу на двадцати санях, запряженных сытыми конями, везут возчики бочки с медом да с пивом, а обок с санями царская служня идет, по четыре человека на подводу, народ все рослый и видный, молодец к молодцу. И все в серых кафтанах с красными кушаками, все в высоких шапках с синими верхами. А впереди обоза едет царский стольник в нарядных санях на вороных коньках. Борода у стольника седая, длинная, а лицо красивое, румяное. И на облучке у стольничих саней сидит здоровенный детина, стройный, высокий, конями правит.

— Ребята! — говорил всем на пути царский стольник, приветливо кланяясь на обе стороны. — Як вам от матушки-царицы да от батюшки-царя с государским жалованьем и с милостивым словом прислан. Великий государь изволит вас жаловать погребом!

— Благодарствуем великому государю и великой государыне на милостивом слове и на жалованье! — громко кричит толпа, толкаясь и кружась около обоза с бочками, который останавливается у церкви.

По приказу стольника серые кафтаны разом выворачивают бочки из саней и катят их в народ.

— Сюда ее, голубушку! Сюда!.. Эта наша, в наш конец катится! — слышатся в толпе веселые восклицания.

— А эта с чем?.. С медом?.. С паточным давай, давай! Ставь бочку дыбом… Выбивай донце!

— Братцы! — кричит кто-то в толпе. — Бабам меду не давать, царские меды разымчивы, а наши бабы забывчивы…

— Ну да! — кричат в ответ балагуру бабы. — Небось! Наш Кадаш пьет и пиво и мед — ничто его неймет!

Разгул начинает быстро овладевать толпой, шум и говор растут по мере того, как бочки осушаются одна за другой. «Царское жалованье» пьют ткачи, и ткачихи, и старики, и молодые парни, а за углом да исподтишка не брезгают им и красные девицы. Кое-где начинают довольно нестройно петь песни… В общем веселье и похмелье не принимают участия только царские слуги, которые стоят молча, стена стеной, около своих подвод и ждут стольничего приказа.

Вдруг у околицы раздаются какой-то нестройный гам, звон, свист: трубят в трубы, бьют в бубны, гудят на волынках, а среди этой дикой музыки слышится и песня удалая, хоровая:

Веселые по улице похаживают!

Гудки да волынки понашивают!

Ой, гуди, гуди, гудок заливной,

Ступай, молодец, в садочек за мной.

— Скоморохи, скоморохи идут! — проносится радостный крик над всей слободской улицей. — Веселые ребята, потешники! То-то гулянье у нас пойдет!

И ватага знакомых нам скоморохов в диковинной скоморошьей круте, в уродливых деревянных личинах, потряхивая шутовскими посохами, припевая и приплясывая, высыпала на площадь. Далеко разносится их песня:

Скоморохи люди вежливые,

Да они же и очестливые!

Красну-девицу возьмут, уведут,

Ожерельице назад принесут!

— Сыграйте, сыграйте, скоморохи удалые! — кричат им из толпы.

— Не смей играть! — кричит начальственным голосом десятский. — Наш приказ не велит у нас в слободе играть скоморохам без приказу…

— Ну тебя к шуту и с приказчиком! Играй, ребята, наплюй на приказчика!

Скомороший староста выступает вперед, подходит к десятскому с глубочайшим почтением и, снимая с головы берестяной колпак, спрашивает его:

— А дозволь у твоей чести узнать, кто будет вашей слободы приказчик.

— Вестимо кто! — отвечает скомороху десятский. — Кузьма Иваныч, что на Хамовном дворе…

— О! Так этого мы знаем! — весело подхватывает скоморох. — Этого мы как на место ставили, учили: «Приказчик, приказчик, клади деньгу в ящик — алтын за сапог!».