Джованни надеялся, что товарищ хотя бы просто из вежливости пригласит его поиграть с призраками. Ничего подобного. Ангустина вроде бы и не замечал приятеля и не взглянул в его сторону, даже когда Джованни окликнул: «Ангустина! Ангустина!»

Вялым жестом Ангустина открыл окно и как-то по-свойски наклонился к уцепившемуся за подоконник призраку, словно желая с ним поговорить. Призрак указал на что-то, и Дрого, проследив этот жест взглядом, увидел просторную, совершенно пустую площадь перед домами. Над этой площадью, метрах в десяти от ее поверхности, двигался по воздуху маленький кортеж новых призраков, которые несли паланкин, с виду состоявший из того же вещества, что и они сами.

Паланкин был весь украшен кисейными лентами и плюмажем.

Ангустина со свойственным ему выражением отчужденности и скуки смотрел на приближающуюся процессию; было ясно, что паланкин предназначен ему.

Дрого глубоко уязвила такая несправедливость. Почему все Ангустине, а ему ничего? Ладно бы кому другому, но именно Ангустине, всегда такому надменному, спесивому!.. Дрого посмотрел на другие окна в надежде найти кого-нибудь, кто мог бы за него вступиться, но никого больше не было.

Наконец паланкин, покачиваясь в воздухе, остановился подле окна, и все призраки разом сгрудились вокруг него, образовав что-то вроде трепещущего венка. Все свое внимание они сосредоточили на Ангустине, но в этом внимании угадывалась уже не прежняя почтительность, а жадное, даже недоброе любопытство. Предоставленный самому себе паланкин будто на невидимых нитях повис в воздухе.

И Дрого вдруг перестал завидовать, ибо осознал наконец смысл происходящего. Он видел Ангустину, стоявшего во весь рост на подоконнике, видел его глаза, устремленные на паланкин. Да, именно к нему явились посланцы фей в эту ночь, но с какой миссией! Видно, в дальнюю дорогу повезет его паланкин, и уж не вернется он больше ни на рассвете, ни следующей ночью, ни еще через ночь – никогда. Залы дворца тщетно будут ждать своего маленького хозяина, две женские руки осторожно закроют окно, которое беглец оставит распахнутым, да и все остальные окна запрут на засов, чтобы скрыть в темноте слезы и отчаяние.

Призраки, такие поначалу приветливые, явились, выходит, не для того, чтобы поиграть в лунных лучах; эти невинные создания вышли не из ароматных садов, а из преисподней.

Другие дети стали бы плакать, звать маму, Ангустина же не испугался, а спокойно разговаривал с призраками, словно хотел уточнить кое-какие детали. Приникнув к окну, призраки, напоминавшие взбитую пену, теснились, отталкивая друг друга, и тянулись к ребенку, а тот все кивал: ладно, ладно, мол, все в полном порядке.

Наконец призрак, первым уцепившийся за край окна – наверное, их предводитель, – сделал короткий повелительный жест. Ангустина, все с тем же скучающим видом, перешагнул через подоконник (казалось, он тоже стал невесомым, как призрак), грациозно ступил в паланкин и уселся, положив ногу на ногу. Гроздь призраков распалась, растворилась среди колышущейся кисеи, и заколдованный экипаж мягко тронулся с места.

И опять образовался кортеж; видения, описав полукруг в пространстве между домами, потянулись в небо, к луне. Следуя по этой дуге, паланкин проплыл в нескольких метрах от окна Дрого, который замахал, словно пытался послать другу прощальный привет: «Ангустина!

Ангустина!»

Только тогда умерший товарищ повернул голову к Джованни и на мгновение задержал на нем не по летам серьезный взгляд. Но постепенно на лице Ангустины появилась заговорщическая улыбка: он как бы давал Дрого понять, что им двоим известно многое такое, чего не знают призраки; это была последняя попытка пошутить, последняя возможность показать, что он, Ангустина, не нуждается ни в чьей жалости; самое обычное дело, казалось, говорил он, глупо даже удивляться.

Паланкин уносил Ангустину все дальше, и вот он уже оторвал взгляд от Дрого и с веселым, но и недоверчивым любопытством стал смотреть вперед, туда, куда двигался кортеж.

Вид у него был как у ребенка, который получил в подарок в общем-то ненужную ему игрушку, но из вежливости не может от нее отказаться.

Вот так, с каким-то сверхчеловеческим благородством, Ангустина удалился в ночь, даже не оглянувшись на свой дом, на дремавшую внизу площадь, на другие дома, на свой родной город. Кортеж медленно змеился в небе, уходя все выше, выше, и превратился сначала в растянутый шлейф, потом в сгусток тумана, потом – в ничто.

Окно осталось открытым, лунные лучи еще падали на стол, вазу, статуэтки из слоновой кости – все продолжало спать. Там, позади, в другой комнате, в мерцании свечей, осталось лежать на кровати безжизненное тело маленького человека, лицом походившего на Ангустину. Наверно, на нем был бархатный костюмчик с большим кружевным воротником, а на его белых губах застыла улыбка.

На следующий день Джованни Дрого командовал караулом на Новом редуте. Это был небольшой форт в сорока пяти минутах ходьбы от Крепости, возведенный отдельно на вершине скалистой горы над самой Татарской пустыней. Он считался главным, совершенно самостоятельным постом охраны, перед которым стояла задача первым подать сигнал тревоги в случае нападения.

Вечером Дрого выступил из Крепости со своим отрядом в семьдесят человек (именно столько требовалось на Новом редуте солдат, помимо двух канониров), так как там было десять караульных постов. Дрого впервые оказался за пределами Крепости и, в сущности, впервые переступил границу.

Джованни сознавал всю ответственность этого дежурства, но мысли его были заняты главным образом приснившимся ему Ангустиной. Сон оставил в его душе глубокий след: казалось, в нем содержался какой-то смутный намек на будущее, хотя Дрого не был слишком уж суеверен.

По прибытии на Новый редут была произведена смена караула, потом отдежуривший отряд ушел, и Джованни, стоя на краю верхней площадки, смотрел, как он удаляется, пересекая галечники. Сама Крепость отсюда казалась очень длинной стеной, просто стеной, за которой ничего нет. Разглядеть часовых с такого расстояния он не мог.

Виден был только флаг, да и то лишь тогда, когда его начинало трепать ветром.

Целые сутки Дрого будет единственной властью на этом отдаленном Редуте. Что бы ни случилось, помощи просить неоткуда. Даже если появится неприятель, маленький форт должен будет защищаться своими силами. Да, в ближайшие двадцать четыре часа сам король значил бы в этих стенах меньше, чем Дрого.

В ожидании ночи Дрого разглядывал северную равнину. Из Крепости можно было видеть только небольшой треугольный участок пустыни, остальное загораживали горы. А теперь она просматривалась вся, до самого горизонта, как обычно затянутого пеленой тумана. Перед ним была пустыня, усеянная обломками скал и кое-где покрытая лишаями низкого пыльного кустарника. Справа, далеко-далеко, чернела какая-то полоска – очевидно, лес. С флангов подступали цепи суровых гор.

Среди них были и необыкновенно красивые – с высоченными отвесными склонами, с вершинами, побеленными первым осенним снегом. Но никто ими не любовался: и Дрого, и солдаты инстинктивно смотрели только на север, на унылую равнину, безжизненную и загадочную.