А еще он думал о загадочном явлении мужской психологии: влюбленность в женщину почему-то всегда начинается вроде бы с мимолетного, а затем уже более пристального изучения ее лица и ее фигуры. И лишь затем интерес к ней переключается на душу. Лицо и фигура Натальи стояли у него перед глазами. Тайной оставалась душа. Но даже то немногое, что уже открылось в Наталье за все время их недолгого знакомства, вызывало в нем обнадеживающие предчувствия… Он еще не знал ее душу, но уже влюблялся в нее. Ему очень хотелось, чтобы она была именно такой, какой он ее себе воображал.

* * *

Он осторожно открыл дверь в квартиру (Людмила не любила, когда он будил ее звонком в дверь), – да так и застыл на пороге, услышав воркующий голос жены, доносящийся из спальни. Она с кем-то разговаривала. Такого амурного ее голосочка он давным-давно не слышал.

– Это с кем ты так мурлычешь? – негромко спросил он, снимая тяжелый и мокрый китель.

– Все, все, все, – сказала она кому-то уже явно встревоженным тоном, – выхожу со связи (эти крайние военные слова она взяла у него напрокат еще в молодости). И тут же – Гаевскому:

– Да это я с нашим дурачком Тормасовым болтала (Тормасов заведовал кафедрой русской литературы в университете, где работала Людмила). Душит мою кандидатскую и все! Там усилить, там добавить, тут улучшить… Там убрать… Тут я принципиально не согласен! Сколько можно? Вот я и подлизывалась к нему.

Прежде чем уснуть, он долго лежал, вперившись взглядом куда-то в потолок, – вспоминал глаза, прическу, голос, фигуру, походку той, которую он провожал до метро.

– Ты спишь? – вдруг спросила Людмила.

– Нет, а что?

– Что-то я пообносилась вся, стыдно на кафедре в таком тряпье появляться…

– Ну купи себе обновку, раз так считаешь. Что хочешь, то и купи.

– Темушка, ты у меня такой хороший, такой щедрый, такой покладистый.

– Я тут еще и кой-чего интимного прикупила, – сказала она ему через пару дней, показывая вместе с уродливым коричневым платьем бюстгальтер и трусики, – нравится?

– Угу.

– Ну что значит «угу»? Ты бы сказал что-то приятное! Ты только посмотри, какая роскошь, какая прелесть – это австрийское платьице! Ну скажи же, что оно чудесно! А кружева, кружева на воротничке какие!

И тут Гаевского осенило:

– Океан вкуса! Я бы хотел быть этим платьем!

– Я тебя, Тема, за такие слова сегодня ночью поглажу, – сказала она с игривым намеком.

Ночью он с трудом размягчил ее сухие, терпкие, бесстрастные губы своими губами и еще только пы-та лея разогреть жену лаской рук, а она уже приказывала:

– Полежи на мне… Ляг повыше.

И снова, – то же прерывистое сопение. И ни малейшего нежного стона. И распоряжение:

– Не сдерживай себя. Пусть у тебя все получится.

Он дежурно занимался любовью с женой, а в мечтах был с той, которую под дождем провожал до метро.

В нем уже жил романчик.

15

Казалось, что все варианты прохождения сигналов в блоке бортового управления американской противоракеты были перебраны, а загадка для Гаевского оставалась, – нужные полковнику данные все еще были «мертвыми».

И чем дольше это длилось, тем сильнее разгоралось в нем настырное желание как можно быстрей добраться до ключей этой чертовой тайны. Все очевидные ходы были пройдены, все комбинации, казалось, перебраны.

Он знал, он еще со времен учебы в училище радиоэлектроники знал, что нельзя решить проблему, если будешь думать так же, как те, кто её создал. И в академии мудрые преподаватели часто повторяли: бывают задачи, решить которые невозможно, следуя обычной логике.

За спиной Гаевского долбил пальцами компьютерные клавиши и в бога душу мать проклинал хитроумных америкашек майор Таманцев. Он тоже зло топтался в тех же электронных тупиках, где и у Артема Павловича застревал сигнал, – у порога высотомера. Майор хлестко хлопнул ладонью по столу и сказал нервно:

– Черт побери! Лучше бы я вагон с углем сам разгрузил, чем мучился с этим американским ребусом!

– Спокойнее, спокойнее, товарищ майор. Бывают задачи, решить которые невозможно, следуя обычной логике, – откликнулся Гаевский.

– Вы, Артем Палыч, конечно правы, – каким-то веселым и загадочным тоном заговорил вдруг Таманцев, – но, знаете, что я за собой давно заметил?

– И что же?

– Я Эйнштейном становлюсь, когда водки или коньяка выпью… Чес-слово! Креатив из меня так и прет, так и прет, как мамкина вишневая бражка из бутылки с пробкой! Так может быть, по грамульке? У меня тут и лимончик припасен…

Выпили. Закусили, морщась. Настроение обоих стало улучшаться.

– Когда я учился в академии, – говорил Гаевский Таманцеву, не переставая тыкать пальцами в клавиатуру, – у нас психологию преподавала старая еврейка, Цицилия Иосифовна. Она однажды задала нам вот такую задачку. Представьте, говорит, себе ситуацию: вы едете на своей машине в ненастную ночь – дождь, гроза, ветер, холодрыга. И вдруг на автобусной остановке видите троих людей, – сгорбленную сухонькую старушку с палочкой в дрожащих руках, вот-вот ее кондрашка хватит, давнего друга-сослуживца, который однажды спас вам жизнь, а еще – женщину своей мечты. А она вся така…

Таманцев не дал Гаевскому договорить, воодушевленно разливая коньяк в рюмки:

– А у бабы ноги длинные? Глаза большие, губы минетные, сиськи и жопа крупные? – уточнил он, склонив голову над столом и соизмеряя уровень коньяка в рюмках.

Гаевский взорвался:

– Я сколько раз просил тебя не говорить о женщинах такими словами! А на автобусной остановке стоит прекрасная женщина. Ну и кого же вы, товарищ майор, из этих троих возьмете в свою машину, а?

Таманцев поглядывал на полковника, прижмуривая хмельноватые глаза. Уточнил:

– А у меня машина какая, – «Жигули» или самосвал «КамАЗ»?

Гаевский улыбнулся:

– Уточнение засчитывается! У тебя двухместная машина. Ну и кого бы ты взялся подвезти?

Таманцев все так же прижмуривал глаза, хмурил лоб, потирал подбородок. Сказал:

– Н-даааа, – вот это задачка… Чую, что есть в ней какая-то хитрость, какой-то подвох.

Он разлил остатки коньяка в рюмки и мечтательно сказал:

– А вот когда я учился в школе, в одиннадцатом классе, учитель физики задал нам такую же заковыристую загадку… Представьте, говорит, что вы сидите на берегу реки, а в ней тонут простой рабочий и выдающийся физик, – кого вы спасать будете? Тут в классе галдеж начался… Физика, физика, кричали все. Рабочих, мол, много, а выдающихся физиков – единицы… Тут я встал и сказал, что так ставить вопрос глупо! Надо обоих спасать! Независимо от профессии, чинов, регалий и заслуг! Так вот… Учитель физики, Ольга Федоровна, тогда сказала: