Имя еще одной вдовы из их компании Разодьская произнесла, как таракана выплюнула. Скривилась, круглое личико пошло морщинами, превратилось в мордочку рассвирепевшего мопса — нос-пуговка даже брезгливо ноздри выгнул.

И замолчала. Словно одно только упоминание имени бывшей манекенщицы уже должно все объяснить.

— А почему тебе не понравилось, что Сережа у вдовы друга решил денег занять? — резонно поинтересовалась баба Надя.

— Потому что я затеяла продажу всего пакета акций с одной целью: ни один процент моих активов не должен достаться этой женщине!

— Она тебе чем-то насолила?

— Она свела в могилу мою лучшую подругу, — наклоняясь вперед, прошипела Разольская. — Мамочка Миши — Инночка была моей единственной настоящей подругой. А эта тварь Аделаида увела Богрова из семьи, разрушила их жизни… Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу!!!

Наверное, решила баба Надя, с такими вот переходами да темпераментом особенно притворяться невменяемой Генриетте не приходилось. Легко должна сойти. Когда Константиновна нависла над подлокотником кресла и, брызгая слюной, проскрежетала: ненавижу, ненавижу, Надежда Прохоровна даже отпрянула опасливо: а вдруг укусит?

Но обошлось. Разольская быстро взяла со столика бумажную салфетку, утерла ею губы, отбросила, чудом не опрокинув маленькую вазочку с одинокой розой.

— Добиваясь Богрова, Аделаида устроила отвратительный спектакль. Вначале были телефонные звонки. — Циркачка скривилась, засюсюкала: — «У вашего мужа, уважаемая Инна Станиславовна, есть любовница». Потом притворилась беременной… Ей было мало статуса любовницы! Она захотела забрать все целиком! Она… — Генриетта вновь резко перешла на шепот, — убила Инну.

Последнюю фразу Генриетта произнесла настолько весомо, что баба Надя и и самом деле представила какую-то кровавую разборку. Или латиноамериканскую потасовку с летальным исходом. (Мало ли баб начинают друг друга за волосы таскать, а потом труповозки на дом приезжают…)

— Убила?! — выдохнула в простодушном ужасе.

— Да, — откинулась на спинку кресла Генриетта. — Через пол года после развода у Инны обнаружили рак. Еще через четыре месяца ее не стало.

Ах рак… — пробормотала Надежда Прохоровна.

Да, рак! повысила голос Разольская, — Я придерживаюсь теории — эта болезнь набрасывается на людей, испытывающих внутреннюю неудовлетворенность. Дискомфорт любого рода — будь то зависть, гнев, досада, — что-то гложет человека изнутри. Разрушает. Понимаете? Инночка была абсолютно здоровой жизнерадостной женщиной, пока не начался этот кошмар. Вы не представляете, Надежда Прохоровна, что это была за женщина! Умница, прелесть, тонкий знаток живописи и литературы… Безусловно, у меня мною друзей в цирковой среде, но все они ведут кочевой образ жизни, мы постепенно отдалились… В общем, — Разольская обреченно махнула рукой, — Инночка была моей единственной отдушиной. Она умерла на моих руках.

— А сын, Миша, где был?

— Миша? — фыркнула Разольская. — Аделаида его обработала! Подставила свою подругу — еще одну модельку в критическом возрасте. У парня башню напрочь снесло. Забыл и о матери, и о делах…

— Женился?

— Как же. Модель та нашла Пигмалиона-фотографа. Уехала в Италию. Мишка два года как чумной ходил, ко мне приезжал, плакался…

— А ты?

— Инночка была моей лучшей подругой, — жестко, все объясняюще выговорила Разольская. — Последние годы мы, конечно, общались с Михаилом вполне цивилизованно. Но простить то, как он поступил с матерью… предал… я не смогла.

— Понятно, действительно вполне сопереживая ситуации, кивнула баба Надя. — Так что там с акциями, с Махлаковым?

— Ах да… Сережа сообщил мне, что готов выкупить полностью мой пакет акций. Мы почти ударили по рукам, но тут… тут из проверенных источников я узнаю — большую часть денег Махлаков занимает у этой женщины. Они договорились скрытно, за моей спиной, Аделаида должна была получить существенный кусок моих активов. Представляете, Надежда Прохоровна? Женщина, убившая мою подругу, становится обладателем моих активов. — Разольская ударила крепко сжатым кулачком по подлокотнику. — Не дождется!.. Я взяла назад свое обещание, немного даже разругалась с Сережей… — Во взгляде Генриетты Константиновны появилось непонятное смущение, она заиграла пальцами, сжимам и разжимая кулачок…

— Что случилось-то? — сочувственно спросила баба Надя.

— А случилось то, что случилось, — меня собрались признать недееспособной и назначить управляющего моими активами.

— Да ну! Разве ж так можно?

— Все было именно так, — кивнула Разольская. — Чуть в психушку с совета директоров не увезли.

— Так ведь Махлаков же друг твоего мужа! Разве б он позволил?

— Ну-у-у… — Константиновна засмущалась еще сильнее, — я и сама была не права… Слишком резко выступила… Обозвала Аделаиду… Сережу припечатала и прочих… предателей… — Отвернулась к окну, вздохнула. — Да-а-а, было дело… почудила я тогда… Я, Надежда Прохоровна, — повернулась к собеседнице, — в то время и вправду не слишком хорошо себя чувствовала: странная смерть мужа, погибший в ресторане паренек, Терентий Богров, предательство Сережи Махлакова… Сорвалась я. Вправду — сорвалась.

— И после этого так и ходишь в сумасшедших?! — поразилась открытию бабушка Губкина.

— Ну не совсем, — хитро усмехнулась Разольская. — Я элементарно воспользовалась обстоятельствами. Повернула негатив в сторону пользы. Зачем, подумала я тогда, воевать с ветряными мельницами открыто?.. Я полежала немного в общеоздоровительной лечебнице, приехала из нее уже в паричках и кольцах и начала… как бы это сказать… партизанскую войну. Нашла первостатейных юристов, пообщалась. Узнала, каким образом можно вывести свои активы, минуя прения на совете директоров… — Запнулась: — Вам интересно?

— Если в дебри снова не полезешь — полезно.

— Ага. В общем, так. Приехала на совет директоров… — Разольская внезапно прыснула. — Представляете их рожи? Заходит в комнату для совещаний бабушка-эмо: в черном парике с розовыми кончиками, в лаковых перчатках, в черных туфельках с розовыми бантами… — Снова прыснула. — Умора. У них рожи так и вытянулись!

— А не побоялась? — недоверчиво прищурилась Надежда Прохоровна. — Снова могли захотеть машину из психбольницы вызвать.

— Подстраховалась, — весомо кивнула Разольская. — Прошла медицинское освидетельствование. Оформила все надлежащим образом — если бы меня только попытались признать недееспособной, получили бы кучу проблем.

Но они не попытались. Как я и надеялась Бросили сумасшедшей бабке кусок в виде ветлечебницы и приюта для престарелых цирковых животных.

Я назначила Богдана Кожевникова своим доверительным управляющим… Его очень, почти как сына любил мой муж. Богдан хороший мальчик… был когда-то. Но суть не в этом. В то время Богдан меня вполне устраивал. Мы организовали благотворительный фонд и постепенно вывели под него основную часть моих активов… — Разольская уловила нахмуренный, напряженный взгляд пенсионерки, далекой от тонкостей бизнеса. — Как бы вам объяснить, Надежда Прохоровна… Я не могла изъять свои средства, вложенные в общее предприятие. Но фонд, созданный под эгидой холдинга, сам по себе является его частью. Понимаете? Постепенно, год за годом, я уводила средства в этот фонд. Все выглядело вполне законно. — Усмехнулась. — Когда совет директоров дал разреше-мне ми открытие ветеринарной лечебницы, он и предположить не мог, каким дееспособным будет этот центр. Мне бросили кусок, не оговаривая масштабы внутреннего подразделения. Я подготовилась. Я была сумасшедшей, которой подарили игрушку, но просчитались. Они согласились, что все доходы от ветеринарной клиники пойдут на ее расширение, на обустройство приюта для животных… Решили — я успокоюсь мелочевкой. А и постепенно вывела в фонд основную часть своих активов. И все — но такому. Все в пределах предписанных правил. Сейчас я свободно могу построить и содержать дельфинарий, собственный цирк и парочку конноспортивных школ.