– Вот как? Марк Деверо все время полон сомнений?

– Да еще каких. – Марк как бы встряхнулся, выходя из задумчивости.

– И о чем же?

– О, они разные, эти сомнения. Ну скажем, об общей форме кривой, о справедливости судей, о принципах того, как мы можем сделать себя лучше.

– Но вы-то лично себя уже улучшили. Во всяком случае, говорите так в своей книге. Вы пишете, что были, э-э… – Марго взялась листать страницы.

– Страдающим, всех в чем-то винящим нытиком-нулем, – пришел ей на выручку Марк.

– Да-да. Очень, надо сказать, резко, беспощадно резко. А потом вы открыли источник ваших «умнозаключений», – подсказала в свою очередь она. – Взялись работать над собой и стали лучше.

– Именно стал лучше. Но я ли работал над этим? Кто может это утверждать? И вообще, открывал ли я что-либо? Конечно, у меня было, так сказать, право голоса. И мой голос срезонировал. И опять же, Марго, я так признателен всем и каждому, кто прочел или внял хоть единому моему слову… Нужно всего лишь уяснить…

– Впечатление такое, что вы отступаетесь от слов, сказанных в вашей же книге: в частности, насчет того, что сила изменить себя зиждется во всех нас.

Марго, приподняв подбородок, взглянула с внезапной пристальностью.

Марк снова сделал один из своих вдохов-пауз, после чего подался к телеведущей так, что одно бедро у него приподнялось над подушкой кресла, а правая рука коснулась локтем стоящего между ними столика. Затем он четко, с медленной назидательностью постучал по столешнице указательным пальцем – тук, тук, тук.

– Я. Не. Отступаюсь, – мерно произнес он, свои слова соразмеряя с каждым «туком». – Ни от чего.

То был самый неожиданный и странный жест, когда-либо имевший место на телешоу «Margo!» (до этого произошел только инцидент, когда один кулинар подпалил себе рукав, а затем сбил пламя утиной грудкой).

Руку Марк убрал, корпусом уйдя обратно в кресло.

– Послушайте, Марго. Мы все время, постоянно меняемся. Здесь нет и быть не может никакой статики, а уж тем более застоя. И именно в этом состоит самая прекрасная для нас новость. Знаете, в чем ее смысл? В том, что мы всегда можем стать лучше.

– А успешней?

– Ммм… да. И успешней. – Марк слегка растерялся. Но теперь у него в руках была нить. – Когда я писал то, что написал, я делал это отстраненно, словно другой человек. Делал это верой. Вам не памятно ощущение, Марго, когда, просыпаясь по утрам, вы мысленно себя спрашивали: а на верном ли я пути?

Марго непроизвольно кивнула.

– Ну вот, – продолжил Марк, – теперь подтверждение своим догадкам я наблюдаю повсеместно. Вы знаете: все эти деньги, люди, что постоянно интересуются, о чем я думаю, к чему стремлюсь. И вот нынче я с новой силой убеждаюсь, что именно жизнь в сомнении придавала моим мыслям силу. Необходимость делать ставку на каждый прожитый день.

– Знаете что, Марк? – с улыбкой переспросила Марго. – А ведь я помню те свои дни. Как-то раз для того, чтобы оплатить месячную ренту, мне пришлось продать пианино.

– Ваше фортепьяно? Ай-яй-яй, как можно. Расскажите-ка мне об этом инструменте.

– Это было ничейное старое пианино, проведшее до этого сорок лет в церковном подвале. Спереди у него была такая красивая резьба в виде цветов, а дека, увы, настолько покороблена, что не поддавалась настройке. Но я его любила. – Марго улыбнулась с задумчивой нежностью, что делало ее прелестной.

– Я где-то читал, что теперь у вас в доме роялей и фортепиано целая дюжина. Это так?

– О, Марк. Я просто люблю музыку.

– Но наверное, чего бы вы только не отдали за то, чтобы получить назад то ваше первое пианино. Я прав? Так вот, примите как данность: оно к вам теперь уже никогда не вернется. Мы все с невыразимой ностальгией вспоминаем наши тортики со свечками.

– Да, – согласилась она. – Заодно с теми, кто сидел с нами за праздничным столом.

– Безусловно. Ведь мы бесконечно рождаемся заново.

– Какие прекрасные слова.

– Спасибо, – грациозно склонил голову Марк. – Да, мы беспрестанно рождаемся из раза в раз. И я полагаю, так будет всегда. Моя методика, нацеленная на персональный успех, требует, чтобы мы себя визуализировали. В книге использован термин еще более четкий: футуризировали, то есть представляли себя в будущем в таком виде, в каком бы желали. Но закрыть дверь в свое прошлое мы тоже не можем, поскольку должны сохранять целостность. Признаюсь вам, Марго: мне сейчас изрядно не по себе. Объясню: как раз перед тем, как выйти сюда к вам, я медитировал, пытаясь настроиться на футуризацию. Но на это наслаивались еще и мысли о моем отце. Как раз сегодня исполняется десять лет со дня его смерти.

– Ах, какая жалость! – всплеснула руками Марго.

Даты смерти своего отца Марк не знал, но ему в этот момент показалось абсолютно правдоподобным, что юбилей отцовой кончины приходится именно на сегодня. И хотя об отце он не вспоминал уже как минимум месяц, но заслышав сейчас от Марго слова сочувствия, ощутил в них толику искренности и моментально почувствовал у себя в горле растущий комок.

– Так что, видимо, параллельно я прохожу еще и через это переживание. И оно осложняет мои практические действия. Та самая практика, которую я пытаюсь преподать остальным… По-видимому, я и сам не могу похвастаться, что всегда имею к ней доступ.

Комок в горле понемногу рассасывался. Но Марго, чувствуется, ухватилась за его слова. Десяти миллионам зрителей явно хотелось, чтобы он всплакнул.

И с этой целью Марк представил в уме свою собачонку из детско-юношеских лет – двортерьера по кличке Монополька, с которой они целыми днями шарашились по пустырю с грудами битого стекла, который выходил к хилому леску за бензоколонкой. Как-то на ночь глядя Монополька срыгнула жеваниной из травы и куриных косточек прямо своему хозяину на новое покрывало – да не простое, а с героями «Звездных Войн». Марк тогда рассвирепел, выкинул свою питомицу из дома и лег спать без нее. И надо же было случиться, что именно в ту ночь два раскормленных на отбросах енота набросились и вспороли ей мягонькое брюшко, распотрошив его своими вонючими зубьями и серповидными когтями. Не исключено, что Марк то нападение даже слышал: тявканье и скулеж Монопольки бороздили его сны и ненадолго разбудили. Но за своей собачкой он не вышел, поскольку был мал и боялся окружающей ночи: зловещего света фонарей, мятых мусорных баков с потеками гнили, прохладной сыроватой земли и теплого гудронного запаха улиц. Может, ему просто почудилось, что он слышал гибель своей Монопольки; теперь уж картину не восстановить. Про тот случай он никому не рассказывал. Но с той поры так и не простил тем гадам из «Звездных Войн» – особенно Люку Скайуокеру, за чей обгаженный ханжеский облик поплатился жизнью его маленький друг, а сам Марк запятнал себя невольным предательством.

Марк закрыл глаза и, помедлив, качнул головой.