В самом центре Парижа, чуть ли не под Эйфелевой башней, в древних катакомбах, собраны кости и черепа нескольких миллионов людей. Они лежат здесь огромными бесконечными массивами, перенесенные сюда в середине девятнадцатого века с переполненных парижских кладбищ. За несколько тысячелетий существования города земля и в нем, и на его окраинах оказалась переполненной могилами умерших, и отказалась в итоге разлагать их тела, потому что уже не могла это делать. Земля устала принимать в себя миллионы покойников, и они лежали в ней десятилетиями и даже столетиями, не разлагаясь, и очень часто поднимаясь на поверхность, пугая своим видом проходящих мимо людей. Склепы и могилы оказались переполнены, и очень часто тела умерших огромными кучами вываливались из них прямо в жилища как бедняков, так и знатных людей, сводя их с ума, и самих подводя к краю могилы. Ситуация с умершими, которых бесполезно стало хоронить в земле, ибо земля устала от их огромного количества, стала настолько угрожающей, что городские власти Парижа решили освободить старые кладбища как в самом городе, так и на его окраинах от миллионов принятых землею тел, то которых остались кости и черепа, и перенести их в огромные парижские катакомбы, сложив их здесь бесконечными пугающими массивами. На освободившихся кладбищах вновь стало возможным хоронить покойников, и это на какое-то время, возможно на несколько столетий, а быть может и не на такой большой срок, решило проблему. Переносом остатков миллионов когда-то умерших парижан занимались специальные бригады могильщиков, которые отнеслись к своей работе профессионально и философски, а иногда и с долей необходимого в таком случае юмора, ибо в данной ситуации только юмор и трезвый взгляд на вещи, а не вино и деньги, которые щедро платили им, давал возможность не сойти с ума, и даже не покончить с собой. Эти безвестные могильщики, сами уже давно лежащие на парижских кладбищах, оставили под землей претендующие на глубокомыслие и философичность надписи, и даже рисовали на стенах умильные сердечки, пронзенные стрелами, намекающие на любовь, которая считает, что будет длиться вечно, но в итоге заканчивающейся вечностью иного рода. Полтора века назад освободили старые парижские кладбища от миллионов мертвецов, которых земля все же приняла в свое вечное лоно, которые разложились в ней, оставив после себя лишь белые кости и черепа. Теперь их приняли парижские катакомбы, вырытые в незапамятные времена, казалось бы, с одной-единственной целью: послужить второй могилой, вторым склепом для тех, кто когда-то жил, дышал и любил, и даже, в наивности своей, надеялся жить вечно. Здесь собраны богатые и бедные, образованные и неграмотные, священники и простые горожане, умершие от эпидемий холеры, чумы и оспы, и сошедшие в могилу тихо и мирно, как и положено сходить в нее богобоязненному и законопослушному человеку. Те немногие посетители, те экскурсанты, которые, гуляя наверху по городу любви, случайно попадают под землю, и стоят здесь, ошеломленные и подавленные, с нелепыми своими фотоаппаратами, которыми, однако, не забывают пользоваться и под землей, в нелепых своих, очень часто чересчур вольных одеждах современного века, смотрят на кости и черепа воинов и правителей, рыцарей, королей и простолюдинов, на кости и черепа тех, кто когда-то был так же беззаботен, как и они, и, ужаснувшись, понимают в итоге, как конечна бренная жизнь, как призрачно и относительно время, перемешавшее в одну кучу тех, кто жил здесь несколько тысячелетий, от самых первых дней существования Парижа и до дней нынешних. Понимая, что здесь вполне могли бы лежать останки их родственников, друзей или знакомых, что здесь вполне могли бы лежать они сами. Понимая, наконец, что не следует задаваться вопросом: чьи кости лежат сейчас перед тобой в призрачных и запутанных катакомбах судьбы? Это кости твои, бренный и немощный человек. Ужаснись, и прими это, как должное!

Но не знают случайные экскурсанты, спустившиеся в парижские катакомбы, не знают экскурсоводы, объясняющие им значение этого огромного склепа, в котором собрано больше мертвецов, чем живет сейчас людей в центральном парижском округе, не знают сами парижане, живущие наверху, что один раз в год, в день, который точно неизвестен, ибо он постоянно меняется, все миллионы костей и черепов, собранных под землей, внезапно оживают, обрастают плотью, наполняются кровью и жизнью, и миллионы погребенных, незримые и невидимые почти никому, выходят наружу, и смешиваются с беспечной и веселой парижской толпой. Воины и ремесленники, рыцари и ковали, поэты и священники, трубадуры и адвокаты, актеры, комедианты и лекари, бездомные нищие и зажиточные торговцы заполняют улицы Парижа, и бредут сквозь них в никуда, бредут в вечность, увлекая в этот свой бесплотный поток всех остальных. И тогда в городе происходят внезапные самоубийства и безумные прозрения, поэты пишут гениальные строчки, любовники кидаются в объятия друг к другу, боясь их разомкнуть, ибо чувствуют за пределами этих объятий дыхание смерти, а безумцы бросаются с Эйфелевой башни вниз, или прыгают в Сену с привыкших ко всему парижских мостов. А поток невидимых мертвецов продолжает заполнять улицы и переулки Парижа, и, не вмещаемый ими, вливается в туннели метро, проникает в квартиры горожан, кинотеатры, бордели и ночные клубы. И люди сходят с ума, не понимая, что же вокруг происходит, и только лишь самые чуткие, самые искренние и самые ранимые, а также дети, которых еще не испортили взрослые своим цинизмом и своей всепроникающей пошлостью, могут видеть призрачный ход миллионов бесплотных сомнамбул, смотрящих в никуда незрячими глазами, и натыкающихся, как в потемках, на углы домов, на деревья, трамваи, автобусы и прохожих. Сомнамбул, одетых в платья бесчисленных эпох, прошедших над Парижем за последние тысячи лет. И тогда дети, а также наиболее искренние и способные чувствовать присутствие вечности взрослые, на мгновение останавливаются, и с ужасом смотрят на этот бесплотный поток, в безумной и мгновенной вспышке прозрения понимая, что это они сами движутся через город в этом бесплотном потоке. А потом все стихает, все успокаивается, мертвецы постепенно возвращаются в свои катакомбы, и ложатся как можно ближе друг к другу, оборачиваясь бесконечными массивами черепов и костей, которые принадлежали людям, жившим когда-то наверху. Людям, которые любили, ненавидели и надеялись на лучшее не в меньшей мере, чем те, которые живут наверху сейчас.

"Крепости стареют и умирают так же, как люди, друзья мои. Налейте кружку пива старому защитнику крепости Алустон, и я расскажу вам историю, которую вы больше нигде не услышите! Что вы говорите, что? я, знаете-ли, глох слегка на правое ухо! Это результат тех боев на стенах поверженной крепости, когда она уже лежала в руинах, но не была прокопана до конца, на глубину 10 метров, до самой скалы, на которой ее когда-то построили. Что я делал на стенах разрушенной крепости? – я сражался на ней, защищая свою и чужую свободу, в том числе, дорогие мои, и вашу, потому что после падения Алустона вы так же несвободны, как и остальные жители этого города. Ваши карманы набиты деньгами, вы пьете пиво в кафе «Алустон», и даже не знаете, что это имя носила когда-то крепость, с которой поступили так же, как с Карфагеном. Вы не знаете, как обошлись с Карфагеном? не знаете? – его, дорогие мои, сравняли с землей, и место, на котором он когда-то стоял, засыпали солью, чтобы здесь больше никогда уже ничего не стояло. Чтобы проклясть его на века, на тысячелетия, навсегда. Точно так же поступили и с Алустоном, разве что солью его не засыпали. Кто так с ним поступил? – да вы же сами, молодые алуштинские повесы, ваши отцы и деды, ваши матери и учителя, сами жители Алушты, этой якобы жемчужины у моря, которые не захотели сохранить в центре города древнюю цитадель. Которая мешала им своим героическим прошлым, мешала предаваться ежедневному разврату, как делаете это вы, мешала быть лакеями у полчища ленивых и наглых приезжих, этих нуворишей, этих отдыхающих и туристов с набитыми, как и у вас, деньгами карманами, насилующих ваших сестер и потенциальных невест, плюющих с высокой горы и на историю этого города, и на его природу, и на его красоты. Впрочем, все ваши деньги, которые вы сейчас пропиваете – это деньги надменных приезжих, и вы, а также ваши родители – всего лишь лакеи, всего лишь дежурные при даче, на которой отдыхают приезжие гости. А ведь вы могли бы быть защитниками Алустона, как был им некогда я, могли иметь свою гордость, свое мужество и свою силу, даруемую вам гордой и древней крепостью. Могли бы, как героиня греческих мифов, прекрасная и гордая Ифигения, приносить в жертву этих плюющих на вас приезжих, этих насильников, обжор и пьяниц, которые валяются здесь на берегу, словно свиньи, и своим хрюканьем, вонью и непотребством приводят в ужас всех, кто еще не сошел с ума от этого непрерывного вселенского отдыха. Впрочем, вы, очевидно, и слыхом не слыхивали об Ифигении, куда уж вам, разнеженным и избалованным сыновьям отцов, предавших на уничтожение и забвение самое ценное, что существовало в этом городе – древнюю крепость Алустон, – куда уж вам быть защитником хоть кого-то?! Ну что же, за бокал вонючего пива и пару кусков такой же вонючей соленой рыбы я расскажу вам все, ничего не утаивая, от самых древнейших времен, и до нынешних дней. Я расскажу вам о зарождении, борьбе и падении прекрасной крепости, давшей когда-то название вашему родному городу.