Мудзу заверил меня, что, когда все разъяснится, банк непременно возместит мне ущерб. Он позвонил туда и попросил выслать бланки и образцы заявок об утере кредитных карточек. У меня заполнение казенных документов всегда вызывает массу проблем. И здесь не обошлось без помощи Мудзу. Но, к сожалению, по рассеянности он забыл вовремя отправить заполненные бумаги, и спустя какое-то время из банка снова прислали чистые бланки заявления.

Мудзу вообще был очень заботлив и внимателен. Когда я мучилась от приступов предменструальных болей и готова была утопиться в унитазе, Мудзу массировал мне поясницу и заваривал чай с имбирем.

Когда, изрядно перебрав, в баре отеля «Гудзон» я затеяла пьяную ссору с кокетливым молоденьким геем, прильнувшим к плечу пожилого застенчивого мужчины, и дело едва не дошло до драки, потому что мы уже стали швырять друг в друга бокалами, именно Мудзу выручил меня из этой передряги. И ни слова упрека. Он лишь заметил, что некоторые из ругательств, которые я выкрикивала, произносятся иначе.

Я твердо решила бросить пить, курить и принимать транквилизаторы.

В общении с Мудзу я черпала мужество и уверенность. Хотя, если взглянуть на ситуацию с другой стороны, привязанность к нему превратилась в своего рода наркоманию — восхитительное, новое, захватывающее пристрастие, в плену которого я согласна была провести остаток дней в этой жизни и во всех последующих.

Мудзу начал учить меня основам даосистской созерцательной медитации и Тай-чи.

Не правда ли, странно, что тщеславной молодой китаянке, которую на родине осудили за «раболепное преклонение перед западной культурой», потому что она знает «Битлз», «Секс Пистолз», Мэрилин Монро, Алена Гинзберга, Чарльза Буковски и разбирается в экзистенциализме, в Нью-Йорке — этой жестокой и холодной цитадели капитализма — было суждено обрести любовь, надежду и свет и с помощью японца постичь древнее китайское искусство сюшо? Я должна была узреть древних духов, изгнанных с родины на чужбину, открыть им душу, насытить кровь их безбрежной мудростью, дать им приют в своем сердце, словно перелетным птицам, скитающимся в поисках гнездовья.

Я привезла из Китая экземпляр трактата Лао-цзы «Дао дэ цзин»; в «Барнс энд Ноубл» я купила его в переводе на английский. По мнению Мудзу, это был удачный перевод, изящный и точный, может, даже более доступный, чем китайский первоисточник. Я также нашла древние тексты дзэн под названием «Плоть и кровь дзэн». В свое время в университете я прослушала цикл лекций о конфуцианстве, даосизме и буддизме. В дни мятежной юности я тусовалась с несколькими рок-группами, выступавшими в окрестностях университета. Тогда это казалось наиболее приемлемой формой юношеского протеста и единственно доступным способом дать выход обуревавшим меня страстям: через рок-н-ролл, упаднически-элегантную поэзию битников и безрассудный, оголтелый секс. Это было смертельно опасное обоюдоострое оружие, и тем не менее лишь оно позволяло заживо погребенному выбраться на свет из смердящей могилы.

И вот теперь я поселилась в Нью-Йорке.

Я много размышляла о взрывах, кровопролитии и гибели людей на Ближнем Востоке. Я видела в нью-йоркском небе тысячи и тысячи душ, безвинно загубленных одиннадцатого сентября. В Китае моя книга все еще была под запретом… Японская экономика по-прежнему находилась в кризисе… Мне отчаянно хотелось получить хотя бы краткую передышку, небольшой отдых, чтобы, как писал Дилан Томас, «предаться живительной силе, питающей растение от корней до цветка». Хотелось распахнуть душу и сознание, подчинившись магической силе лунного света, приливов и отливов, тайным чарам, тысячелетней мудрости и человеку, который знал меня наизусть, привлекал и любил меня.

Настал день, когда Мудзу взял меня с собой в Гарлем, в знаменитую церковь на Риверсайд-драйв.

Совсем недавно он на добровольных началах стал вести там воскресные занятия по целебной медитации с десятком девочек, которые в раннем детстве подверглись сексуальному насилию со стороны отца или брата.

Я как мышка притаилась в последнем ряду, наблюдая за Мудзу. Его лицо освещала знакомая теплая улыбка. Он говорил тихо, приглушенным голосом и изредка шутил, чтобы скромно одетые девочки, в глазах которых гнездилась недетская печаль, хоть немного раскрепостились и преодолели робость.

Рассказав им об особенностях «медитации в улыбке», он попросил всех встать.

— Сначала постарайтесь расслабить все тело, — сказал он. — Вот так. Смотрите…

Он безвольно уронил руки вдоль тела, потом потряс ими, опуская и поднимая, сводя и разводя плечи, сгибая и разгибая ноги, опустив подбородок на грудь и высунув язык.

Меня разбирал смех. В такой позе, с высунутым языком, большой и высокий Мудзу был необычайно похож на огромного игрушечного медведя.

— Вот так, — продолжал он, — постарайтесь полностью расслабиться, избавьтесь от груза забот. Представьте, что стали невесомыми. Не беда, если со стороны это будет выглядеть немножко смешно.

Несколько девочек смущенно заморгали и прыснули от смеха.

— Люди очень часто умничают тогда, когда можно подурачиться, и наоборот — ведут себя глупо как раз тогда, когда нужно проявить ум и сообразительность, — Мудзу широко улыбнулся и предложил: — Ну, теперь давайте-ка попробуем все вместе!

Еще целых два часа небольшая стайка ребятишек сидела на полу. В церкви было тихо, и лишь изредка под высокими сводами, украшенными скульптурами удивительной красоты, гулким эхом отдавался ласковый и спокойный голос Мудзу.

— А теперь, — говорил он, — посмотрите на свое сердце и улыбнитесь ему. Запомните это ощущение, сохраните его, донесите до дома и расслабьтесь…

Время пролетело быстро; незаметно для себя и я, и девочки научились улыбаться. И, что самое главное, эта улыбка была не только сокращением лицевых мышц. Она шла из глубины сердца, из самого естества, исцеляя легкие, печень, желудок, почки и матку, обновляя каждую клеточку тела. Преисполненная сострадания и всепрощения, спокойная и уверенная улыбка…

По окончании медитации мы все открыли глаза, и окружающий мир заиграл новыми яркими красками.

Я потянулась и обошла церковь, любуясь чудными, написанными маслом ликами и витражами. Здесь было удивительно красиво. В торжественной тишине мне чудилось, что звуки органа и голоса певчих взмывают под высокие своды и оттуда ниспадают на всех присутствующих и на тяжелые плиты пола; пронизанные солнцем пылинки безмятежно кружились в воздухе…

Держась за руки, мы с Мудзу медленно вышли из церкви.

— Куда теперь? — спросила я.

— А куда бы тебе хотелось? — поинтересовался он в ответ.

— Даже не знаю. Я ведь здесь всего полгода, а ты живешь в Нью-Йорке уже двадцать лет. Что ты предлагаешь?

На мгновенье он задумался:

— Давай заглянем к «Барни». Это как раз по пути домой. Можем что-нибудь присмотреть. Увидишь, что сейчас модно.

— Ладно! — я радостно улыбнулась.