Учитывая объем задач, правительство рассматривало проявления несогласия в это время не только как особую угрозу эффективности, но и вообще угрозу. Чтобы упрочить «порядок», были усилены репрессии. Правозащитники сообщали об арестах активистов, участвовавших в кампаниях по разным поводам — от защиты прав собственности на землю до борьбы со СПИД. Несколько диссидентов были наказаны «трудовым перевоспитанием», то есть без суда отправлены в исправительно–трудовые лагеря. Ряд обычных граждан, воспользовавшихся традиционной и разрешенной практикой подачи жалоб на действия местных властей, были арестованы. Число арестов по обвинению в «угрозе государственной безопасности» поднялось до самого высокого уровня за последние восемь лет. Адвокаты, защищавшие активистов в суде, подвергались задержанию, избиению и угрозам. Организация «Эмнести интернэйшенал» отметила: «Была надежда, что Игры послужат катализатором реформ, но нынешние репрессии против активистов и журналистов во многом идут… не вопреки Олимпиаде, а из‑за нее».

Китайцы предполагали, что, учитывая политические и корпоративные глобальные инвестиции, уже сделанные в пекинские Игры, правительства западных стран не будут протестовать. Они в основном оказались правы, хотя в чем‑то и ошиблись. Имел место ряд весьма неприятных инцидентов, но в конце концов Запад поступил как обычно. То есть — предпочел деньги.

В начале 2008 года кинорежиссер Стивен Спилберг отказался от должности художественного консультанта Игр в знак протеста против позиции Китая в отношении гуманитарного кризиса в Дарфуре. Китай долго игнорировал международную обеспокоенность по поводу поддержки им деспотического правительства Судана, обвиняемого в разжигании конфликта, в ходе которого не менее 200 тысяч человек были убиты, а еще г миллиона — изгнаны из своих домов. Спилберг заявил, что ни он, ни другие голливудские звезды не будут участвовать в «Олимпиаде геноцида». В целом, однако, правозащитники почувствовали себя уязвленными, потому что реакция Запада на этот затянувшийся конфликт оказалась недостаточно выраженной.

Тибет — еще одно место, где действия Китая подвергаются обоснованной критике. В марте 2008 года, за пять месяцев до Игр, китайские военные подавили протест примерно 300 буддийских монахов в Лхасе. Выступления были приурочены к годовщине потерпевшего поражение восстания 1959 года. Более 1 тысячи жителей Тибета было арестовано. По заявлению китайского правительства, мятежники убили по меньшей мере 19 человек. Тибетские беженцы, в свою очередь, сообщили, что солдаты убили десятки мирных жителей. Многие китайцы яростно реагировали на освещение событий в западных СМИ или на то, что им рассказывали об освещении событий западными СМИ. На форуме Эм–эс–эн слова «Я люблю Китай» были так же популярны, как «Я ненавижу Си–эн–эн».

То, что происходило на улицах европейских столиц, еще больше подогрело эти настроения. Шестого апреля 2008 года в Лондоне протестующие разбили олимпийский факел, когда его проносили по городу. На следующий день в Париже царил еще больший хаос. Китайское правительство поддерживало чувство задетой патриотической гордости. Многим китайцам внушалось, что западное телевидение фальсифицировало события. Один студент в разговоре со мной так отозвался об освещении Би–би–си событий в Тибете: «Такое мог написать и Далай–лама». Другая студентка, которая училась в Лондоне и была в городе, когда там протестовали против олимпийской процессии, сказала мне, что принимала участие в контр–манифестации лояльных китайских студентов: «Нас были тысячи, мы защищали свою страну, но мы просто исчезли с ваших экранов». Мои возражения, что ее могли и дезинформировать, были проигнорированы.

Тот период стал для западных правительств решающим. Следовало ли им выступить в защиту гражданских свобод? Или они должны были попытаться держать свой порох сухим и не рисковать стратегическими и деловыми отношениями с третьей по величине экономикой мира? В конце концов они сделали и то, и другое, ухитрившись вызвать недовольство и правозащитных групп, и китайского правительства.

Канцлер Германии Ангела Меркель заставила негодовать власти Китая, когда встретилась в Берлине с Далай–ламой. Ее предшественник на посту, Герхард Шредер, заявил о решении Меркель: «Недавние события задели чувства китайского народа, и я сожалею об этом». Он выступал в Пекине на семинаре «Развитие Китая и всемирная гармония». До конца года, впрочем, отношения «вернулись к норме», так как, побывав на Играх, Меркель затем еще раз посетила Китай. Гордон Браун всякий раз оказывается в сложном положении. В свой первый приезд в Пекин он сосредоточился почти исключительно на торговле, едва упомянув о правах человека.

Наблюдая за эскалацией беспорядков в Тибете, он заявил, что не собирается участвовать в церемонии открытия Игр, однако посетит празднества по поводу их закрытия. Никто толком не понял, что это значит. Когда потрепанный олимпийский факел в тот суматошный апрельский день достиг Даунинг–стрит, Браун согласился принять его и сфотографироваться рядом, но при этом не дотронулся до него.

Хуже всех пришлось французам. Президент Николя Сар- кози сначала решил, что во внешней политике ему следует обратить особенное внимание на защиту прав человека. Он заявил, что может отказаться от присутствия на церемонии открытия, если в Тибете не будет достигнут «прогресс». Эта угроза и парижские протесты по поводу проноса олимпийского факела вызвали очень резкую антифранцузскую реакцию. Правительство Китая успешно инициировало народную кампанию против западного вмешательства. Главной мишенью стала сеть французских супермаркетов «Кар- фур», наиболее успешный в Китае иностранный ритейлер. В течение нескольких апрельских дней состоялась серия шумных протестов. Китайское правительство с удовольствием демонстрировало народный гнев в национальных и международных выпусках новостей, а также разрешило гражданам использовать интернет, чтобы приглашать друг друга присоединиться к кампании. При этом преследовались сразу три задачи: сыграть на растущем перед Играми патриотизме, наказать Францию и предостеречь возможных будущих злоумышленников.

Китайское правительство — непревзойденный мастер употребления неявной власти. В отличие от России, Китай предпочитает избегать языка агрессии. Его конек — контролируемая угроза, усиленная пониманием собственной растущей экономической мощи. Накануне Олимпиады странам, которые отнеслись к Китаю «с уважением», было обещано, что после они получат преимущество.

Кампания «игнорируй Францию» добилась всех своих целей. Покидая Пекин после церемонии открытия, Саркози попытался польстить хозяевам, заявив, что Игры заслуживают «золотой медали», однако снова пошел на попятный, встретившись в декабре с Далай–ламой. Лидеры французского бизнеса кипели от злости, сожалея об упущенных возможностях, а их конкурентов из других стран перспектива перехватить у французов пару лишних контрактов привела в восторг. Подобные конкурсные торги правами человека — не новость: во время холодной войны такое проделывали с неменьшим рвением. Британское корпоративное лобби получило дальнейшую поддержку, когда Дэвид Милибэнд изменил политику в отношении Тибета — в тот момент, когда всем было не до Тибета. Той осенью, накануне выборов в США, министр иностранных дел выпустил парламентское заявление, в котором формально признал суверенитет Китая над спорным регионом. Милибэнд заявил, что он лишь добивался обеспечения единства взглядов Великобритании, США и ЕС и устранял аномалию. И то, и другое было правдой, но дело было сделано. Китайцы остались довольны.