В Риме на лестнице площади Испании сидел совершенносчастливый человек. По крайней мере мне так показалось. Об этомсвидетельствовала даже его поза. И выражение лица. Ему было лет сорок. И он сдетским упоением лизал шоколадное мороженое из огромного вафельного рожка. Мненравилось наблюдать за ним. Я вообще в последнее время полюбила это занятие –наблюдать за незнакомыми людьми и придумывать им историю. А этот был еще оченькрасив. Он, конечно, не итальянец. Скорее всего, скандинав. Светло-каштановыеволосы, светлые глаза, то ли голубые, то ли зеленые, не разглядишь. Ботинки нанем явно очень дорогие. И часы. За годы работы в глянцевом журнале я научиласьраспознавать такие вещи. Интересно, чему он так радуется? Обручального кольцанет. Хотя это ничего не значит. А может, как раз этому он и радуется? Может,развелся, освободился? Если он был женат на итальянке, то развод дался ему охкак нелегко… А я? К чему привела меня маниакальная идея замужества? С любимым невышло, так хоть с кем… Мне вдруг стало страшно. Через две недели свадьба… Иплатье сшито… Верх изысканности – тончайший шелк цвета слоновой кости сбрюссельскими кружевами… И свадебное путешествие заказано. На Мальдивскиеострова. Идея не моя. Но Серджио обожает дайвинг и рыбацкие приключения. А чтомне-то там делать? Но я молчу. Мне в общем как-то все равно. Мальдивы такМальдивы.

Я продолжала наблюдать за скандинавом. Громадная порциямороженого таяла, а он чересчур медленно и вальяжно его ел. Вот тормоз! Горячийскандинавский парень! Да сейчас мороженое потечет на дорогие светлые брюки. Иточно!

– Ах мать вашу! – воскликнул он на чистейшемрусском языке.

На брючине расползалось большое шоколадное пятно. Он вскочилв растерянности, ловко зашвырнул мороженое в довольно далеко стоящую урну.Полез в карман за носовым платком…

Я вытащила из сумки пакетик с пятновыводящими салфетками.

– Вот, возьмите. Это ототрет пятно. Он взглянул на меняс удивлением.

– Это пятновыводитель?

– Да. Только не тормозите, оттирайте скорее.

– Спасибо. Вы русская? А я решил, что вы типичнаяитальянка… И очень красивая.

А мне-то казалось, что он меня и не заметил.

– С ума сойти, кажется и вправду отходит…

– Возьмите еще одну. Эта уже грязная.

– Спасибо, вы просто чудо. Спасительница. У меня черезполтора часа переговоры, а гостиница далеко. Я бы не успел. Хотел уж бежатьпокупать новые брюки.

– Все в порядке. Теперь надо высушить пятно.

– Да тут на солнышке в миг высохнет. Чем я могуотблагодарить вас?

– Не о чем говорить. И вот, возьмите эту пачку. У меняеще есть.

– Ну, уж тогда я буду в неоплатном долгу.

– Пусть это будет ваш самый большой долг вжизни, – засмеялась я.

– Ненавижу быть должным. Долг даже в десять рублей менянапрягает.

– Хорошо, тогда в отплату этого непомерного долгаскажите, почему у вас был такой невероятно счастливый вид? У вас случилосьчто-то хорошее? Поделитесь.

– Да нет… Ничего такого… Просто Рим, площадь Испании,потрясное мороженое, солнышко…

– Только и всего? А я решила, что вы… Впрочем, неважно.

– Нет уж, договаривайте. Что вы там насчет меня решили?

– У меня было два варианта. Либо вы здорово и счастливовлюблены…

– Либо наоборот, только что развелся?

– Именно!

– Увы, ни то ни другое. Просто я умею наслаждатьсямоментом. Мне было хорошо. Я ответил на ваш вопрос?

– Пожалуй.

– А что вы делаете сегодня вечером?

– Сегодня вечером… Я занята.

– Ну что ж, не смею настаивать. Но мне жаль. Скажите,прекрасная незнакомка, как вас зовут. Хотя сперва следует мне представиться.Гунар Лиепиньш.

– Вы латыш?

– На одну четверть.

– А меня зовут Фаина.

– Фаина? Какое редкое имя… Кажется, никогда не знал ниодной Фаины, кроме разве что Раневской.

Я развела руками и улыбнулась. Я все-таки почти угадала.Хоть и не скандинав, но прибалт, что в принципе почти одно и то же. Словом,викинг.

– А завтра, примерно в это время, вы свободны?

– Увы, нет.

– Ну что ж, тогда прощайте, прекрасная незнакомка. Нет,не так! До свидания, прекрасная Фаина.

– Удачи на переговорах, Гунар!

Я повернулась и пошла прочь. Почему я не захотелавстретиться с ним еще разок? Испугалась? Наверное. Ни к чему мне сейчасзаводить какие-то новые отношения. Я чувствовала, что понравилась ему… А онмне, кстати, не очень… слишком красивый.

Мои родители расстались, когда мне было десять лет. Поначалуя страшно горевала, но, повзрослев, поняла, что только чудом они продержалисьвместе столько лет. Как там у Пушкина: «Они сошлись. Вода и камень, стихи ипроза, лед и пламень…» В отце бушевала смесь разных кровей – итальянской,еврейской, польской и русской. В маминых жилах текла смесь русской и финской.Мама во всем и всегда стремилась к порядку. Она просто не могла жить, есличто-то было не сделано, не улажено, не соответствовало ее представлениям опресловутом порядке. А отец был человек стихийный. Ему этот порядок претил, онвечно дразнил маму «Фрау Орднунг». Словом, они расстались. И я помню, когдаотец забрал из дому свои вещи, мама вдруг тяжело вздохнула. Но это был вздох облегчения.Наконец-то в доме воцарится порядок! И он воцарился. Но я затосковала. И снетерпением ждала воскресений, когда отец забирал меня и мы с ним шли «нарушатьпорядок»! Это было так весело! Он вел меня куда-нибудь, куда мама ни за что быменя не пустила. Например, в Парк культуры на аттракционы. А потом в боулинг,тогда это называлось «кегельбан», где пили пиво, курили и вообще была совсем недетская атмосфера. Тем более, что там стояли чуть ли не первые в Москве игровыеавтоматы. Папа катал шары, а я играла на автоматах. Потом мы шли в какой-нибудьресторан в творческих клубах Москвы. В Дом кино или Дом литераторов или Домархитектора или ВТО. Отец был модным фотографом. Разумеется, маме я нерассказывала о наших похождениях. Я говорила, что мы были в цирке или в театреили в зоопарке.

– Не надо маме все рассказывать, она огорчится, –предупреждал отец.

– Папа, но ты же сам сколько раз говорил – вратьнехорошо.

– Врать плохо, а вот умолчать иной раз просто полезнодля здоровья.

– Для маминого здоровья? – уточняла я.