После первой же песни посыпались подарки. Деньги мы обычноделили на весь коллектив, цветы я оставляла себе. В этот раз выпал еще иконьяк. С трудом дождавшись получасового антракта, я выскочила за кулисы и,размахивая бутылками, громко закричала:

– Несите рюмки, я угощаю! Подтягивайтесь все, кто любитвыпить на халяву в рабочее время!

– Широкая ты натура, Веруня, – подмигнул мне вездесущийМаксим. – Напиток дорогой, благородный, могла бы и зажать!

– А, ладно, – беспечно ответила я, разливая коньяк порюмкам. – Одной пить неохота, да и сопьюсь быстрей!

– Верка, ты какого черта мне народ спаиваешь? – раздался заспиной грозный голос Карася. – Я же сказал, что буду штрафовать любого, кто врабочее время пьет. Ты, между прочим, не исключение!

Собравшиеся вокруг меня официанты моментально испарились.

– Извини, – пожала плечами я и, прихватив неоткупоренную ещебутылку, пошла в гримерку.

Карась с виноватым видом поплелся за мной.

– Верунь, ты не обижайся! – заканючил он. – Мне же надоперед коллективом марку держать, чтобы никто не подумал, что я на твои сиськиповелся. Ты тоже хороша… Наводишь смуту в рабочее время… Тут и так народ непросыхает, зачем им лишнее-то?

Сунув подаренную бутылку в комод, я посмотрела на «бабочку».Перехватив мой взгляд, Карась с гордостью поправил ее.

– Верка, тебе нравится? – спросил он.

– Ты где такой размерчик нашел?

– Какой?

– Чтоб на шею твою бычью налезла. Карась, сделав обиженноелицо, обнял меня за талию:

– Верунь, как твое ухо?

– Заживает потихоньку. А если бы ты мне сосуды порвал? Так,между прочим, и умереть можно!

– Верунь, я больше тебя пальцем не трону. – В голосе Карасязазвучали непривычно теплые нотки. Ты только насчет денег больше не выступай.Ты и так нормально получаешь. Я же не спрашиваю, сколько тебе чаевыхперепадает. Я на эти деньги и претендовать не буду…

– Павел с тобой? – перебила я его.

– Со мной. Я его в зал не пустил. У него пистолета нет, тыне бойся! Я же сказал, что теперь ему пушку запрещено носить. Тем более онсегодня трезвый. В ресторане теперь никаких перестрелок не будет. Это я тебеобещаю.

– И на этом спасибо, – вздохнула я.

– Верунь, ты когда пела, на меня внимания не обращала.Почему, а? Ты так сильно обиделась, что ли?

– Я же на работе. Некогда мне на тебя внимание обращать.Публика важнее.

– Верка, не забывай, что я твой работодатель!

– А ты не забывай, что многие приезжают сюда для того, чтобыпослушать, как я пою. А когда новая программа, так вообще аншлаг. Если бы не я,вы бы с хозяином давно в трубу вылетели!

Не слушая меня, Карась подошел к двери, повернул ключ взамке, затем, ни слова не говоря, отстегнул «бабочку» и снял рубашку.

– Карась, ты что, с ума сошел! – всполошилась я. – Черезпятнадцать минут мне на сцену!

– Если ты будешь послушной девочкой, нам вполне хватит ипяти. Ложись давай, – прошептал Карась, стаскивая с себя брюки.

– Я не могу! Ты спишь с проститутками, трахаешь все, чтошевелится. Вдруг я спидом заражусь!

– Не бери в голову, я соблюдаю меры предосторожности. Иди комне, моя рыбка!

– Я не хочу! – закричала я, отбегая к стене. – Не хочу!!!

– Почему? – опешил Карась.

– Потому что! Не хочу, и все. И никогда больше не захочу!

– Верунь, что с тобой творится? Может, ты заболела, а? Ты жесовсем недавно говорила, что любишь меня…

– Во-первых, я так не говорила, а во-вторых, я простоустала… Я устала тебе врать… Два года постоянно врать…

– Ладно, не хочешь по-хорошему, будем по-другому. –Изменившись в лице, Карась задрал мне платье и, прижав к стене, получил то, чтохотел…

– Верка, тебе пора, – по-деловому сказал он, когда всезакончилось. – Не бери в голову. У тебя нервный срыв. Это пройдет, это бывает.Может, тоска по родине заела, может, еще чего. Ты баба славная: добрая,отходчивая, красивая к тому же. Я знаю, ты меня любишь, и потому тебе всепрощаю. Понюхай кокаинчик, и все пройдет. Это лучшее лекарство от всех депрессий.

– Я боюсь стать наркоманкой.

– От кокаина, что ли? Ты же не в вену колешься! Кокаин – этозабава для подростков. К нему не привыкнешь.

– Сам-то ты давно на нем сидишь… – вздохнула я.

– Верунь, пора! – Взглянув на часы, Карась засуетился. –Лабухи твои уже заждались. Да и я побежал, буду в зале тебя слушать.

Переодев измазанное в сперме платье, я подошла к зеркалу и,глядя на свое отражение, подумала о том, что когда-нибудь в корне изменю своюжизнь. Вернусь домой, брошу петь, перекрашу волосы и… обязательно встречунастоящую любовь. А Карася забуду как дурной сон. Как будто и не было егоникогда. Ни-ког-да!

– Верка, опять ты задерживаешься, – влетел в гримеркуМаксим. – Ребята за тобой послали. Им не в кайф одним играть.

– Иду, иду, – грустно отозвалась я и, едва передвигая ноги,поплелась по коридору.

Зал был полон. На пустующем пятачке перед сценой поставилидополнительные столики. За одним из них сидел… Михаил. Выглядел он по-прежнемувеликолепно. Дорогой пиджак без единой морщинки облегал по-борцовски широкиеплечи. Со вкусом подобранный галстук, как и положено, стягивал воротничокбезукоризненно белой рубашки. «С таким не стыдно показаться в любом обществе,не то, что с Карасем…» – вздохнула я и, пошептавшись с музыкантами, началапеть.

Песня была длинная, сочиняла я ее месяца два назад ипосвятила маме. Обычно в ресторане такие не поют, но эта как нельзя большеподходила к моему настроению. Может, поэтому публика приняла ее на ура.

– А ты на самом деле классно поешь! – Подошедший к сценеМихаил протянул мне корзину роз. – Ты забыла ее в машине. Пришлось привезти.На, держи.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила я.

– Ухо-то как, болит?