Я не хочу утверждать, что своим ударом генерал Желиговский коренным образом изменил бы ход событий в нашу пользу, но это несомненно заставило бы противника потерять по крайней мере половину следующего дня, а может, и больше, в его маневрах.

После такого короткого удара генерал Желиговский, убедившись, что он вовсе не находится в тылу противника, мог бы совершенно спокойно отступать в направлении озера Мядзёл, к которому он и так вышел на следующий день, 7 июля, без всякого давления со стороны противника. У п. Сергеева его 18-я дивизия достигает озера Мядзёл только 10 июля вечером. Значит, для своего отхода генерал Желиговский имел достаточно времени.

Я задержал внимание читателя на этом характерном эпизоде потому, что он очень наглядно показывает обстановку, в которой находились обе стороны 6 июля, когда бои на всех участках шли на убыль. Это день, когда после неудачного Седана противник вне контакта с нами осуществлял маневры с целью перегруппировки своих сил. Этот день был нам, так сказать, подарен, и мы также имели время для маневра.

Итак, первое сражение 4, 5 и 6 июля завершалось.

Но оно было и началом новых неудач на Северном фронте, которые кончились лишь спустя полтора месяца нашей победой под Варшавой. Исход этого сражения еще долго тяготел над нашими войсками, и освободиться от такой тяжести мы смогли с величайшим трудом. Это может показаться странным, потому что, как мне кажется, оно не было решающим и, собственно говоря, отнюдь не свидетельствовало о победе противника. Наоборот, его намерение окружить нашу 1-ю армию и полностью ее уничтожить потерпело абсолютное фиаско, потому что оба фланга (4-я и 3-я армии) были сравнительно легко остановлены. Но факт остается фактом. После такой полупобеды наши войска почти без сопротивления все быстрее и быстрее откатываются назад, так что через месяц оказываются у стен столицы, расположенной почти в 600 км в тылу. Одно описание и мой предыдущий анализ этого сражения не могут объяснить это явление. Слишком незначительной кажется причина, вызвавшая такие грандиозные последствия, и разум стремится искать глубже, дальше. Поищем же у противника.

Пан Тухачевский над этим сражением размышляет мало. Он считает его одним из эпизодов и, как я уже указывал, даже не упоминает о своем главном плане, описание которого мне удалось найти только у п. Сергеева. Он кажется полностью довольным собой и своими войсками и вопреки фактам спокойно утверждает, что его войска выполнили все поставленные задачи в указанные сроки. Пан Сергеев придерживается противоположного мнения. О действиях своей 4-й армии он не пишет так хвалебно, а в конце своей книги в качестве приложения приводит свой приказ от 7 июля, в котором дает хороший нагоняй своим подчиненным. Характерны некоторые абзацы: «Командование 164-й бригады не проявило инициативу и решительность. Весь день 5-го она топчется на одном месте под предлогом неполучения приказов и тем самым задерживает движение 53-й дивизии. Эта последняя вышла из района Шарковщизны с опозданием на целые сутки и также топталась 5 июля на одном месте, имея в резерве целых 5 полков. После занятия Шарковщизны 53-я дивизия неизвестно зачем двинулась в направлении Стуканы, то есть в тыл 12-й дивизии». И несколько далее категорически добавляет: «Требую прекратить постоянный страх за свои фланги и перестать учитывать моральное состояние противника. Не допускаю наперед, чтобы отдельные роты разбитого противника, не успевшие еще удрать, принимались за свежие полки, которые угрозой удара задерживают движение целых наших дивизий». Так правдивый п. Сергеев говорит о 5 июля, когда наша 8-я дивизия, будто бы «рассеянная», «разгромленная» и «раздавленная», сорвала с севера все седанские замыслы.

Что касается другого, южного фланга, то 3-я армия, по словам п. Тухачевского, как ей и было приказано, 5 июля заняла Докшицы, а 6-го – Парафьяново. На самом же деле сопротивление первой литовско-белорусской дивизии задержало 3-ю армию настолько, что, как пишет п. Сергеев на странице 52, район Парафьяново был занят ею только 8 июля, то есть тогда, когда с нашей стороны там могли быть только последние дозоры арьергардов.

Для п. Тухачевского эти факты не существуют, он уверен, что разгромил и смял противника, и это ему, видимо, заменяет неудавшийся Седан. О том, насколько п. Тухачевский не ориентируется в результатах действий своих войск, можно судить по его приказу, отданному в Смоленске 7 июля в 9.40 утра. Данные о противнике он коротко излагает в начале приказа: «Главные силы разгромленного противника беспорядочно отхлынули в направлении Постав» (приложение № 10, стр. 122, Сергеев, цит. работа). Но мы знаем, что, к сожалению, в этом естественном направлении главные силы 1-й армии не пошли вовсе, потому что 5-го пополудни приказом генерала Шептицкого они были направлены в совершенно ином направлении – на Парафьяново и Молодечно. А на поставское направление (позволю себе выразиться в стиле моего противника) вышли, и то случайно, только две дивизии – 10-я и 8-я генерала Желиговского, который, будучи полностью свободным от какого-либо давления со стороны противника, намеревался через некоторое время атаковать его войска.

На основании ошибочных данных о нас п. Тухачевский приказывает своей самой слабой армии, усиленной, правда, кавалерией, преследовать разгромленного и разбитого противника в направлении на Поставы и Вильно. Главные же свои силы, 15-ю и 3-ю армии, он собирает в сильно сжатый кулак, с которым выдвигается к югу, удаляясь при этом от своей 4-й армии, для завершения победы, чтобы «смять» и «разгромить» остатки наших сил на этом фронте, то есть нашу 4-ю армию, стоящую на Березине. С фронта ее должны атаковать 16-я армия и большая часть Мозырской группы, наступающей на Бобруйск в общем направлении на Слуцк; на ее левый фланг уже 6 июля нацелена 3-я армия. А самая сильная, самая оснащенная 15-я армия движется на Молодечно в качестве главного резерва, как старая гвардия Наполеона, чтобы сломить последнее сопротивление, если таковое будет еще оказано.

Когда я думаю о действиях нашего противника на протяжении первых дней операций, ведущих к Варшаве, не могу найти в них ничего такого, что могло бы оправдать большое значение этого сражения и полное отсутствие всякого сопротивления вплоть до Варшавы. Анализируя эти бои, я не могу не видеть какую-то странную робость, какую-то нерешительность в действиях советских войск. Несмотря на огромный перевес в силах, особенно на флангах, дивизии противника действительно слишком часто «топчутся на месте», не используют ни своего преимущества, ни бесспорного тактического превосходства. Думаю, не ошибусь, если скажу, что эта робость, которую п. Тухачевский приписывал только своей 16-й армии, а п. Сергеев, как мы видели, после майской операции распространял и на другие дивизии, особенно 3-й и 4-й армий, что эта робость перед высокими боевыми качествами противника еще была сильна в русских во время боев в начале июля. Мы увидим, что вскоре советские бойцы научатся относиться к нам, как к непригодной для боя толпе; но в первые дни июля такая робость у них еще была. Даже отборная 13-я армия, состоящая из лучших дивизий, которые до сих пор еще не скрещивали с нами шпаг, после несомненных успехов 4-го и в начале дня 5 июля, стоит в бездействии во время отхода наших войск. Может, она опасалась какой-нибудь ловушки, боялась неожиданного для себя и вполне обычного для нас, поляков, маневра? Буквально во всем еще чувствуется наше моральное превосходство над противником. На пути топчущихся на месте дивизий еще стоят фантомы предыдущих неудач и поражений, и войска, кажется, совсем не склонны верить преувеличенным, агитационным заверениям и уговорам своих командиров. Таким образом, у противника мы не найдем объяснения глубокого стратегического смысла тактического поражения, которое мы потерпели 4 и 5 июля. Попробуем поискать у себя.