– Хорошо, мастер.

– Перестань. – Йовар скривился. – За ёрничество и язык подкоротить могу.

– Я не ёрничаю, – улыбнулся Юрген, устраиваясь под боком у Якоба. – Ты устал?

– Устанешь с тобой собачиться.

Хранко состроил многозначительную, но беззлобную гримасу. Дескать, посмотрите, что делается: Юргену снова всё сходит с рук.

Йовар подался вперёд, грузно облокотился о колено.

– Ну, – сказал он Саве. – Подойди.

Сава стоял ни жив ни мёртв. Из-за чёрной одежды его веснушчатое лицо казалось ещё бледнее. Наскоро вычищенные волосы лохматились, как птичий хохолок, а глаза выглядели бездонными, точно зеленоватые колодцы. Сава посмотрел на Юргена, ища поддержки, и неуверенно шагнул вперёд.

– Ближе, – велел Йовар.

Говорил он в своей манере – неласково, но вполголоса. Человек, который его знал, понял бы, что для Йовара это – невиданное благодушие.

– Рассказывай, кто такой и откуда.

Запинаясь, Сава повторил свой рассказ про злую тётку, покойницу-мать и ушедшего отца. Хранко взирал на всё с отстранённо-мрачным любопытством – он был одних лет с Савой, когда пришёл сюда и так же разговаривал с Йоваром. Наверняка и он дрожал от волнения. Это потом старшие ученики Йовара делали вид, будто никогда не бывали на месте младших.

Выслушав, Йовар принялся объяснять Саве, что у него за служба. Якоб зевнул и полуразлёгся за столом, запустив пятерню в отстриженные каштановые волосы.

– У меня поживее было, – шепнул он Юргену, ухмыляясь.

Эту историю в Диком дворе слышал каждый и не по разу. Обычно Йовар сам встречал своих будущих учеников прямо у порога, но только не Якоба. Якоб, крепкий сирота лет десяти, сам забрался в его избу через окно – искал, чем бы поживиться. Якоба ничуть не смутило, что терем, куда он решил залезть, стоял в самом сердце чащи и был окружён черепами, – когда Йовар нашёл его на кухне, он пил оставленный Букарицей суп. Йовар, по его словам, так опешил от подобного нахальства, что потерял дар речи.

– …обещаешь служить мне восемь лет? – спросил Йовар. – Безропотно, беспрекословно, ни мгновения не раздумывая над приказами, – до тех пор, пока не истечёт срок твоей клятвы или я не изгоню тебя прочь.

Это «изгоню» прозвучало хлёстко, как удар плети.

Когда-то Ольжана думала, что эти слова – лазейка; она вынудит Йовара прогнать её и вернётся домой к семье. Но на памяти Юргена Йовар разорвал клятву только с одним своим учеником – Чеславом. «Ты ведь не хочешь, чтобы я искал тебя так же, как его, Ольжана? На дне реки?»

Не вспоминай, одёрнул себя Юрген. Не сейчас.

Это было не так весело, как вылавливать Якоба, не правда ли?

Йовар развернул ладонь – на ней заплясало мягкое пламя, живое свидетельство чародейской клятвы.

– Да. – Сава облизнул губы. – Обещаю.

Юрген не знал, каково это – заключать с Йоваром договор, так что в своё время расспрашивал остальных. Хранко говорил, что слова согласия ощутимо сходят с языка. Они соскальзывают в воздух плотным невидимым сгустком, обжигают горло и рот, отзываются в костях протяжным звоном.

Ольжана хмыкала, что это похоже на лихорадочный жар и петлю, затягивающуюся на шее.

Сава покачнулся и разрумянился, будто перед пышущей печкой. В ответ Йовар чуть улыбнулся в бороду – так быстро, что это можно было бы принять за наваждение.

– Садись за стол, Сава. – Он поднялся на ноги, высокий и могучий, как дуб. – Сегодня отдыхай, а завтра я начну тебя учить.

Сава мелко закивал. Йовар сделал движение пальцами, и Хранко шагнул следом.

– Идём договорим. – Йовар обернулся, несильно пихнул Юргена в плечо. – Не забудь накормить мальчонку.

Юрген приподнял брови. А что, мол, я могу забыть?

– Ну всё, не кривись, – проворчал по-медвежьи. – Иначе перекосишься.

Едва ли его напоминание имело смысл. Йовар был скор на расправу, но когда он так неуклюже пытался сгладить свои вспышки ярости – поддержать беседу, заговорить о другом, – то казался Юргену совсем родным.

Когда они с Хранко ушли, Сава плюхнулся на скамью и прижал ладони к пылающим щекам.

– Ну что, – гоготнул Якоб, вновь взбалтывая чарку. – Хочешь не хочешь, а теперь ты часть Дикого двора.

* * *

Беда.

Юрген понял это, ещё не успев проснуться.

Он лежал в своей постели и смотрел в черноту. За окном была глухая ночь: пахло весенней свежестью, и голые ветки едва слышно скреблись в ставни. Тишь да гладь – но на грудь Юргена давила тяжесть, и внутри у него было тоскливо и пусто, точно стряслось нечто непоправимое.

Растерянный, он пытался разобраться с тем, что чувствует, – и тут его лоб прострелило жаром.

Что-то творилось с их двором и лесом. Юрген наспех оделся и вышел из комнаты. Спросонья он плохо понимал, что делает, – в голове ухала горячая боль, а сердце сжималось, будто в огромном когтистом кулаке.

– Якоб! – Он застучал кулаком по двери напротив. – Просыпайся!

До Хранко не докричаться – они с Бойей в башне. Йовар наверняка у себя, внизу, но всё ли с ним в порядке?..

Дверь с грохотом отворилась. Якоб – полуголый, взъерошенный со сна – смотрел так, будто жаждал дать Юргену затрещину.

– Ты чё, – спросил он, – совсем умом двинулся? Ты чё орёшь?

Юрген задохнулся от накатившей боли.

– Не знаю, – выдавил он. – Ты… ничего… не чувствуешь?

– Злость чувствую. Ты на какой ляд меня разбудил, пёс шелудивый?!

Юрген согнулся пополам, прижимая ладонь к груди.

– …надо было заводить нормальную собаку, а то вместо неё ты у нас на любой шорох вскакиваешь… – Рука Якоба потрепала его за плечо. – Эй, Юрген? Ты чего? Эй?

В глазах потемнело. В ушах зашелестел ночной лес: здесь чужие, шептал лес, чужие… Звон монист, звон браслетов, звон-звон-звон… Звук не отсюда, отдающий в костях мерным гулом.

– В лесу кто-то колдует, – выдохнул Юрген. – Чародеи из чужого двора.

Волна боли схлынула так же быстро, как и накатила. Юрген глубоко дышал, придерживаясь за рёбра; а отдышавшись, осторожно выпрямился.

Якоб глядел на него с сомнением.

– Да ну?

Из дальних комнат выглянули младшие. Юрген различил растрёпанную макушку Савы, но дальше рассматривать не стал. Шикнул только – идите спать, мол, всё в порядке.

Якобу же он велел идти вниз.

– Да чтоб тебя… – Якоб потёр сонные глаза. – Юрген, я не понимаю.

Он не ответил. Не дожидаясь Якоба, перемахнул через перила и спустился по лестнице – на первом ярусе было темно и тихо. Юрген прислушался, надеясь различить хоть что-то; осторожно наступил на пятку, перекатился на носок – половицы отозвались лёгким скрипом.

Хруп! Ступеньки надсадно затрещали.

Юрген обернулся и выразительно посмотрел в очертания