Она уже сделала шаг от лестницы. Пропадай пропадом этот дурацкий чердак, дурацкая лестница, дурацкий штаб. Но Оксана была начеку – она цепко схватила Ларису за рукав.

– Стой! Трусиха несчастная! Дезертирка! Бояка!

Лариса слышала, как у Оксаны стучали зубы от страха.

– А сама-то не боишься? – пропищала Лариса не своим голосом, пытаясь отодрать от своего рукава Оксанины пальцы.

– Я? Боюсь? Нисколько! Вот ещё – бояться. Это я от холода трясусь, тёплую кофту не надела. – И снова крикнула вверх: – Оля! Ты где?

– Здесь, – ответил громкий спокойный Олин голос. Вот кто не боялся ничего на свете. – Полезайте сюда скорее, я уже целый час жду.

Оксана стала быстро карабкаться по лестнице. Ей хотелось скорее к Оле, с ней она чувствовала себя смелее. Лариса – за ней. Оставаться внизу одной она не могла ни секунды. Ларисе в глаза сыпался какой-то мусор с Оксаниных подмёток, но Лариса не обращала внимания. Она лезла со ступеньки на ступеньку. Лестница была страшной, скрипела и качалась. Но в сто раз страшнее был этот тёмный двор, пустынное место, где, может быть, скрывается неизвестно кто.

Осталось всего три ступеньки, и лестница наконец кончится. Наверху светил фонарик. Может, там и нет ничего уж такого опасного? Может, Лариса сама на себя нагнала страху? Вот ещё шаг, и она увидит Олю и Оксану. Будет светить фонарь…

И в это время грубый страшный голос произнёс наверху:

– Кто посмел залезть в мой дом? Это что ещё за новое дело?

Лариса вцепилась в лестницу руками и ногами. Она изо всех сил зажмурила глаза, крикнула «Мама» и поняла, что всему конец.

Ну и девчонка.

Всю ночь мы бились с ней, а она или молчала, или врала и совершенно не заботилась о том, чтобы ей верили. Папа-моряк попал в тайфун на Дальнем Востоке, а тайфун звали Камилла. Мама, научный сотрудник, самоотверженно сделала себе опасную прививку, и теперь неизвестно, что с ней будет. А лежит мама в больнице, ну конечно, в Ленинграде, и надо срочно её навестить. А единственная дочь едет навещать, это естественно. Денег взять негде, а где их возьмёшь, если папа попал в тайфун? И опять слёзы, и хитрый глаз сквозь мокрые от слёз пальцы.

Я махнула на неё рукой, легла и делала вид, что сплю. С наслаждением бы уснула, но разве уснёшь, когда сидит у тебя в ногах такое вот загадочное существо, врёт без всякой совести, считает нас, взрослых женщин, круглыми дурами.

Попутчица даже не прилегла, забыла про свою усталость. Несколько раз она меняла подход к этой девочке. То называла деточкой и гладила по голове. То требовала, топая ногами:

– Говори, а то хуже будет!

Девочка смотрела на неё с интересом. Она поняла главное для себя: мы никого не позовём, шум поднимать не будем.

– Как тебя зовут?

– Эсмеральда.

– Какой твой адрес? Эсмеральда! Говори, а то хуже будет!

Молчит.

– Из какой ты школы, паршивая девчонка!

– Я? – святой взгляд из-под ресниц. Разве без вопросов не ясно? – Из балетной. Я там с четырёх лет учусь на балерину.

– Тьфу! Врёт и не краснеет! Что же из тебя вырастет, если ты с таких лет так нагло врёшь?

– Я никогда не вру, что вы, – врёт девочка.

Тут уж и я не выдерживаю. Перестаю притворяться спящей.

– Послушай. Если человек не сделал ничего плохого, ему не нужно скрываться. Вот эта женщина – директор ателье, её зовут… Как ваше имя-отчество?

– Зинаида Петровна, – говорит попутчица быстро, – Смирнова.

– Видишь? Зинаида Петровна Смирнова. Я – писательница. Хочешь знать, как меня зовут? Пожалуйста. – Я называю имя, отчество, фамилию, адрес, телефон. – А ты кто?

Она слушает с непроницаемым лицом. Я чувствую себя смешной.

– Эсмеральда, – отвечает она.

А за окном уже светло, и жёлтая шторка налилась солнечным светом и теплом. Наш поезд «Красная стрела» медленно, достойно, гордо подъезжает к Московскому вокзалу. В Москве Ленинградский вокзал, а в Ленинграде – Московский, очень на него похожий. Громкий величественный марш города Ленинграда играет радио на вокзале. Мы приехали.

Я и попутчица надеваем пальто, девочка стоит, ждёт. Мы берём свои вещи, идём к выходу, а она тоже идёт с нами. А что, если сейчас вежливая проводница спросит: «Минуточку, а эта откуда пассажирка? Где её билет?»

Девочка, видно, об этом же самом думает. Спинка напряглась, испуганные глаза глядят на проводницу. Идёт бочком, бочком, по стеночке. Раз – и выскользнула из вагона, стоит на перроне. А на перроне ты уже не пассажир, и никто билета не спросит. Ты уже не в поезде, а на перроне. Мало ли зачем ты можешь здесь ходить? Кого-нибудь встречаешь. Кого-нибудь провожаешь. Ты – свободный человек, куда тебе надо, туда ты идёшь.

– Стой! Стой! – громко кричит попутчица.

Девчонка вдруг рванулась в сторону, отскочила за стеклянную палатку с булками и кексами, завернула за угол. Мелькнул чёрный свитер. Мы кинулись вслед, но уже было ясно – не догоним. Мы были не нужны ей, и она ушла от нас.

Несправедливо. Разве? Но ведь каждый из нас свободен от тех, с кем он себя не связывает…

Наша свободная, независимая девочка ушла.

Осталась тревога. Маленькая девочка в чужом городе. Родственники или, как она их называет, знакомые почти родные, – это, скорее всего, её выдумка. Куда же она пойдёт? Где будет есть? Ночевать?

Попутчица всхлипнула и сказала, что у таких детей родители умирают раньше времени. Но с другой стороны, сами виноваты – за ребёнком надо смотреть и воспитывать его дисциплинированным и послушным. Что у неё, у попутчицы, дочь тоже своенравная и ремень по ней плачет. Но теперь она видит, что её дочка – просто тихий козлёночек. Потом она вытерла лицо надушенным платком и сказала:

– А вы правда книги пишете? Честное слово? Я никогда писателей вблизи не видела.

Она внимательно рассматривала меня. Потом сказала:

– Спасибо за компанию.

И села в такси. Протянула мне из окошка машины листочек.

– Здесь мои телефоны – рабочий и домашний. Если что узнаете, позвоните, очень вас прошу.

Я киваю. Но что я узнаю? От кого?

…На Невском проспекте все дома особенные. Ни в одном городе нет таких домов. Иду по Невскому и сама себе повторяю: «Вот иду по Невскому». Не хочу больше думать о вздорной девчонке. Ничего с ней не случится. Пусть живёт как хочет, это её личное дело. А я иду по Невскому.

Я люблю Ленинград. Он для меня не просто город. Не просто красивый город. Он для меня живой и дорогой, как человек. И я говорю с ним о многом, а он мне отвечает. Каналы отвечают, мосты, набережные, улицы. А когда долго не вижу их, душа тоскует. Увидела и радуюсь.