он широко распахнул свои маленькие глазки, торжественно увенчал мелодию несколькими красивыми аккордами и заулыбался во весь рот: «Молодец, молодец!» А потом еще и принялся мне аплодировать. Мне было так неловко, что я, почувствовав, как заливаюсь краской, прикрыла ладонями щеки. Но Кю-тян все хлопал и хлопал. Охваченная смесью стеснения, стыда и восторга, я неловко хихикнула и налила ему еще пива.

— А от чего он умер? От болезни?

— Нет… Неудачно под машину бросился. — Макико шумно втянула носом воздух. — Все знали, что последние несколько лет у него со здоровьем было не очень, и в барах он почти перестал появляться. Где же я его видела в последний раз… А, помнишь «Розу»? Ну, кафе «Роза», рядом с метро. Иду, вижу, возле кафе кто-то стоит, присмотрелась — Кю-тян. Такой маленький, худенький, я прямо глазам своим не поверила. Он всегда был тощий, но тут как будто совсем высох… Хотела подойти спросить, как у него дела — так давно его не видела, — да не успела, он куда-то ушел…

— Он был с гитарой?

— Нет, вроде без, — отпив глоток пива, вспомнила Макико. — Ну и вот, а несколько месяцев назад… кажется, в конце мая, поздно ночью… произошла авария на дороге, рядом с «Хорю». Ну, китайская забегаловка, мы с тобой часто туда ходили, помнишь? Вот прямо перед ней. Кю-тян погиб на месте. Мы потом разговорились с одним из наших посетителей, так он, оказалось, видел Кю-тяна в «Хорю» за два часа до аварии. Еще удивился, тот давно туда не захаживал. Говорит, все было как обычно: Кю-тян улыбался, пил пиво, ел с аппетитом… А потом вот… Видимо, что-то у него пошло не так.

Из динамиков телевизора донесся громкий хохот. Я ухватила палочками уже слегка остывший пельмень и положила в рот.

— Удивительно, что у него был аппетит, при таком-то здоровье. Ну хоть напоследок поел хорошо… — сказала Макико.

Мидорико, похоже, к нашей беседе интереса не испытывала — она все так же, чуть вытянув шею, следила за происходящим на экране. В памяти мелькнуло лицо Кю-тяна и сразу же исчезло. Потом перед глазами вновь возникла его бугристая голова, похожая на картофелину, и как он сидит на табурете, аккуратно сдвинув маленькие колени и сжимая двумя руками стакан. Нам принесли паровые пирожки, которые выбрала Мидорико. Смутно белеющие в бамбуковой пароварке, круглые, пропитанные влагой и теплом. Глядя на них, я почувствовала, что слезы жгут мои глаза изнутри. Я уселась ровнее, выпрямила спину, сделала глубокий вдох и бодро воскликнула:

— А вот и наши пирожки! Попробуем-ка их!

Переложив один из пирожков к себе на тарелку, я кивнула Мидорико, предлагая последовать моему примеру. Та кивнула в ответ и, выпив глоток воды, уставилась на пароварку. Макико тоже взяла себе пирожок. Наконец и Мидорико откусила маленький кусочек белоснежного теста, и тотчас напряжение, витавшее над нашим столиком, испарилось будто само собой. Как бы закрепляя это ощущение, я залпом допила свое пиво и заказала еще. Вскоре принесли лапшу из тофу, лапшу в белом бульоне, блюда из кальмаров, и наш столик оказался весь заставлен едой. К голосам из телевизора добавился целый оркестр звуков: мы пережевывали еду, пили воду из стаканов, тарелки звенели, стукаясь друг о друга…

Улучив момент, Макико заговорила с официанткой: «Знаете, а мы с дочкой из Осаки приехали!» Та любезно подхватила: «О-о, а из какого района?» — и у них завязался оживленный разговор. Мидорико с удовольствием ела пельмени, к которым до этого даже не притронулась. Мы с Макико обменивались восторженными возгласами: «Ой, как вкусно!»; «И это!». Она тоже заказала себе вторую кружку пива. Заметив, что Мидорико улыбнулась в ответ на какую-то мою фразу, я попробовала разговорить ее:

— Слушай, а вот по вечерам, когда мама на работе, ты чем обычно занимаешься?

Вытащив маленький блокнот, девочка написала: «Делаю домашку, смотрю ТВ, потом ложусь спать — и уже утро».

— Ну да, Маки же уходит часов в шесть и к часу ночи уже приходит. Наверное, время быстро пролетает… — продолжила я.

Мидорико кивнула в ответ и отправила в рот кусок теста от пирожка, который уже успела разломать на тарелке.

— Как же мне здесь нравится! — протянула Макико, воодушевленная приятным разговором с официанткой. Затем торжественно откашлялась и обвела нас с Мидорико заговорщическим взглядом: — Я, когда прихожу с работы, в первую очередь всегда делаю одну вещь. Угадайте какую?

— Обувь снимаешь, что ли?

— Конечно, нет! — Макико покачала головой, будто потрясенная моей недогадливостью, а затем с широкой улыбкой сообщила: — Я смотрю на сонную мордашку моей доченьки!

Мидорико настороженно глянула на мать. Взяла новый пирожок, впилась пальцами в белое тесто и разломила пополам. Некоторое время она смотрела на начинку. Потом капнула на одну из половинок соевый соус и снова разломила пополам. Подождав немного, разделила половинки на еще более мелкие куски и опять полила соевым соусом. Пристально уставилась на почерневшую от соуса начинку. Повторила это снова, и снова, и снова. Тесто вместе с начинкой все больше набухало и темнело. Я внимательно наблюдала за этим вместе с девочкой. Интересно, сколько соевого соуса может впитать паровой пирожок и насколько может почернеть?

Макико окликнула меня, чтобы заставить отвести взгляд от булочки. Вроде бы мы совсем недавно вышли из бани, но ее лицо уже снова блестело от кожного сала. Свет люминесцентных ламп безжалостно подчеркивал расширенные поры и другие дефекты кожи.

— Ну так вот, это еще не все! — радостно продолжила моя сестра, размахивая в воздухе палочками для еды. — Знаешь, иногда я… целую Мидорико, пока она спит! Просто не могу удержаться, она же такая лапочка!

Голос Макико звучал немного смущенно, но в нем сквозила искренняя гордость. Чувствуя неловкость перед Мидорико, я с опаской взглянула на девочку. Та смотрела на мать в упор, сверля ее пронзительным взглядом.

Макико попыталась разрядить атмосферу смешком, но Мидорико сидела все так же неподвижно, не сводя с нее глаз. Казалось, с каждой секундой глаза девочки увеличиваются, а взгляд становится все более пристальным. Повисло молчание, настолько неловкое, что самое это слово — «неловкое» — казалось для него слишком слабым. Наконец Макико грохнула кружкой о стол.

— Чего ты так на меня смотришь? — Ее голос звучал тихо и спокойно. — Почему ты так со мной?

Замолчав, Макико снова подняла кружку и опрокинула в себя ее содержимое.

Мидорико перевела взгляд на стену, туда, где висела картина с китайскими стихами. Затем открыла блокнотик, вывела огромными буквами: «Какая мерзость», показала Макико, а потом несколько раз жирно подчеркнула ручкой. На последнем подчеркивании бумага не