— Сегодня?

— Сегодня или завтра.

— Лучше завтра, я уговорюсь с хозяином. Останетесь пообедать?

— Нет, меня ждут у его сиятельства.

И Маликульмульк побежал обратно, радуясь, что так легко справился с бальзамной загадкой. Допустим, еще не справился, но повар сумеет определить, чей бальзам более похож на лелюхинский «кунцевский», а коли повезет — назовет входящие в напиток элементы.

Когда он вошел в столовую, все уже сидели и ждали первой перемены блюд.

— Вдругорядь за стол не пущу, голодным останешься, — пригрозила княгиня. — Садись скорее, Иван Андреич! А у нас тут праздник — сегодня вечером чтоб был в гостиной!

— Что за праздник, ваше сиятельство?

— Журналы из столицы прислали. И среди них, вообрази, новый! Карамзин наконец выпустил первый номер «Вестника Европы»! Мы уж пролистали. Там и серьезные статьи — письмо Альцивиада к Периклу из Архенгольцевой «Минервы», про французскую революцию, и про женские парики!

— И трогательная история про майора Андре, — добавила Тараторка. — Иван Андреич, Бог с ним, с Периклом! Вы нам про майора Андре и его невесту почитайте!

— А для меня — анекдоты о Бонапарте, — молвил князь. — Продегустируем новый журнал! Егорий, что же кушанье?

Дворецкий Егор Анисимович дал знак для прибытия большой фарфоровой супницы.

После обеда Варвара Васильевна подошла к Маликульмульку.

— Я завтра в Благовещенский храм поеду, оттуда в школу, будешь меня сопровождать, — сказала она.

Маликульмульк вздохнул — обед у священника ничего хорошего не сулил. Вряд ли что будет вкусно, так это полбеды — еще и порции отмерят махонькие. После такого обеда — бежать в ближайший трактир, благо их у Гостиного двора немало, и обедать заново!

Пришло на ум, что надо бы не забыть во время визита княгини в школу договориться об экзамене для маленьких Дивовых. И тут же вспомнилась Анна. Лелюхин обещал ее поискать, расспросить кучеров и обозных мужиков, да вот все никак не пришлет даже записочки. От Гринделя тоже вестей нет, из управы благочиния — ни звука, хотя они отлично знают, что о следствии по делу смерти старого аптекаря Илиша нужно докладывать в Рижский замок…

— Ваше сиятельство, — сказал Маликульмульк, подойдя к князю. — Не нравится мне, что полиция до сих пор не сообщила, нашлись или не нашлись свидетели, видевшие отравителя.

— И что ты предлагаешь?

— Я дойду до управы благочиния и напомню им. Это быстро — шагов семьсот, не более. Заодно пройдусь после сытного обеда, оно мне полезно…

Князь рассмеялся — вспомнил Зубриловку, где «послушай-ка братец» мог после обеда прилечь на диван, что и впрямь полезно для здоровья, а встать лишь к ужину.

— Ступай, — ответил он. — И управься за полчаса.

* * *

Особой радости Карамзин не доставил.

Маликульмульк изучал его журнал ревнивым взором. Дегустировал… De gustibus non est disputandum…

Это было издание нового времени — без всякой сатиры, зато с множеством статей из европейской истории, а политику так вовсе выделили в особый раздел. Карамзин понял, что надобно просвещенному читателю, желающему ощущать себя европейцем. Маликульмульку казалось, что он пятнадцать лет назад тоже это отлично понимал, только он не вставлял на каждой странице слова «Европа».

Былой соперник одержал окончательную победу — именно тем, что отказался от всякой критики, от язвительных споров, от азарта. Он создал журнал просветительски-умиротворяющий и обреченный на успех. Стало быть, острая и пламенная журналистика сему государству не нужна… пусть…

Какой странный путь — от комической оперы «Кофейница», в которой юный сочинитель восстал против барынь-самодурок, продающих крестьян своих в рекруты, до комедии «Пирог», которую, уж верно, одобрил бы господин Карамзин — настолько она выйдет мила, забавна, нравоучительна и беззуба! Ежели, конечно, хватит мужества дописать ее до конца.

Порох кончился, воевать нечем, ну так хоть повеселимся. «Подщипа» — последняя вспышка, ярчайшая, но кто эту «Подщипу» видел, кто ее знает? Несколько знакомцев переписали, поклявшись, что далее эта крамола не пойдет. Очевидно, «Подщипой» с ее иронией, сатирой, дерзостью завершился век восемнадцатый, а «Вестник Европы» — первый гонец века девятнадцатого, благонравного и цивилизованного.

Впрочем, все потонет в одной и той же Лете — кому из детей, не говоря уж о внуках, будут интересны царь Вакула и царевна Подщипа, Робеспьер и Бонапарт, принц Трумф и князь Слюняй, похороны Руссо и женские парики? История помирит господина Карамзина с господином Крыловым, попросту уложив их в один сундук со старой рухлядью.

Такими печально-сердитыми мыслями тешился Маликульмульк, выходя из Рижского замка. Мысли, кстати, вполне философские — о бренности всего земного и мимолетности всяких словесных упражнений. Нашел Карамзин издателя для своего журнала — ну так пусть радуется, поглядим через год, через два, что из этого выйдет. Хотя он осторожен, очень осторожен — и ему лишь кажется, что в этом залог успеха! Публика захочет чего-то поострее, с перчиком, и что он этой публике ответит?

Маликульмульк сделал знак орману, санки подкатили. Теперь следовало ехать домой, в предместье, на Большую Песочную. Но везти домой свою хандру он не желал.

— К Дворянскому собранию, там подождешь меня, — сказал он орману.

Хандру могла развеять встреча с картежным академиком фон Димшицем. Скорее всего, шулер проводит вечер в гостях, вечер — его время. Он играет в приличном обществе вроде бы по маленькой, но без выигрыша не уходит. И выигрыш-то не миллионный, но курочка по зернышку клюет и тем сыта бывает. Надо бы оставить записку, чтобы потом встретиться, вместе пойти туда, где играют, и провести наконец настоящую ночь — пылкую, страстную, победительную! Это необходимо, необходимо…

Фон Димшиц оказался дома. Как всегда, лечился всякими отварами и декохтами.

— Доктора говорят, что я должен принимать лекарства регулярно, — сказал он, — но в гостях какая же регулярность? Приходится устраивать себе медицинские дни и лечиться впрок. А кстати — не хотите ли навестить весьма занятного господина? Я был у него вчера, и зашла речь о вас.

— Чему обязан? — спросил Маликульмульк.

— Должности своей. Сей господин очень стар и лишен многих радостей. Несколько лет назад у него отказали ноги, и он все время проводит в большом удобном кресле. Но он бодр, весел, любит всевозможные новости. Вчера говорили о том, как вы ворвались в управу благочиния и заставили отвезти тело покойного Илиша в анатомический театр. Ему очень понравилось ваше поведение, ваша решимость. Вы же знаете — к князю Голицыну приглядываются здесь с большим недоверием. И то, что начальник его канцелярии помогает раскрытию убийства, — знатный козырь в руках его сиятельства. Это все очень одобрили.

Об участии Гринделя фон Димшиц умолчал. Надо полагать, это имя вчера вечером ни разу не прозвучало. А ведь если бы Давид Иероним не поднял тревогу — ничего бы и не было. Маликульмульк не удивился — он знал, что рижские патриции, ратсманы в десятом поколении, не снисходят к тем, чей дед — латыш и бывший крепостной, отец — браковщик мачт, пусть даже очень богатый. Но он решил, что скажет этим господам правду — и при большом стечении народа, пусть злятся.