вовсе не смутило молодого индейца. Он держал себя спокойно и сдержанно, словно ожидал нас. Но он, конечно, не мог предполагать, что мы приедем вдвоем. В его обращении отнюдь не чувствовалось холодности. Как только мы причалили, он схватил нос лодки, подвел ее вплотную к берегу и с вежливостью образцового джентльмена помог нам высадиться.

— Добро пожаловать! — сказал он и, взглянув на Виргинию, добавил: — Надеюсь, что сеньорита поправилась?.. А о вас, сеньор, нечего и говорить: раз вы сумели грести против течения, значит, вы вполне здоровы!

Слова «сеньор» и «сеньорита» указывали на следы испанского влияния, еще сохранившиеся от тех отношений, которые издавна существовали между семинолами и испанцами. И на нашем новом знакомом были надеты вещи, которые носят в Андалузии, — серебряный крест на шее, ярко-алый шелковый пояс и длинный треугольный клинок за поясом. Даже самый ландшафт напоминал испанский: здесь были экзотические растения — китайские апельсины, великолепные тыквы-папайи, стручковый перец и томаты. Все это характерно для усадеб испанских колонистов. Архитектура дома носила отпечаток кастильского стиля. И резьба на нем была не индейская.

— Это ваш дом? — спросил я, слегка смутившись.

Дело в том, что он приветствовал нас как хозяин, но я не видел никакой хижины. Его ответ успокоил меня. Он сказал, что это его дом, вернее — дом его матери. Отец его уже давно умер, и они жили втроем — мать, сестра и он.

— А это кто же? — спросил я, указывая на работников.

— Это наши рабы, — отвечал он с улыбкой. — Вы видите, что мы, индейцы, тоже постепенно начинаем приобщаться к цивилизации.

— Но ведь не все они негры! Я заметил здесь и индейцев. Неужели они тоже рабы?

— Да, так же как и все остальные. Я вижу, вы удивлены? Это индейцы не из нашего племени. Наш народ когда-то покорил племя ямасси, и многие из пленников остались у нас рабами.

Мы подошли к дому. Мать юноши, чистокровная индианка, встретила нас в дверях. Она была в национальном индейском костюме. В молодости она, по-видимому, была замечательной красавицей и произвела на нас самое приятное впечатление. Особенно привлекало в ней сочетание тонкости ума с нежной материнской заботой.

Мы вошли в дом. Во всем — в обстановке, охотничьих трофеях, конской сбруе — чувствовалось испанское влияние. Мы увидели даже гитару и книги. Эти признаки цивилизации под индейской крышей поразили нас с сестрой.

— Как я рад, что вы приехали! — воскликнул юноша, как бы вспомнив что-то. — Ваши мокасины уже готовы… Где они, мама?.. А где Маюми?

Он как бы облек мои мысли в слова, отразившие эти мысли, как эхо.

— Кто это Маюми? — шепотом спросила меня Виргиния.

— Девушка-индианка. Кажется, это его сестра.

А вот и она сама!

Крохотная ножка в вышитом мокасине, стройный стан необычайной гибкости, бронзовое лицо с прозрачной кожей, румяные щеки, алые губы, черные глаза, оттененные длинными, загнутыми вверх ресницами, густые брови и прекрасные черные волосы…

Представьте себе девушку, одетую со всем изяществом и изысканностью, на которые способна индейская изобретательность, представьте себе ее походку, соперничающую с неуловимой грацией арабской лошадки, — и вы только в отдаленной степени получите представление о Маюми.

Бедное мое сердце! Это была она — моя лесная нимфа!

* * * * * * * * *

Мне не хотелось уходить из этого гостеприимного дома, но сестре было как будто не по себе. Ее словно преследовало воспоминание о злополучном происшествии.

Мы пробыли в гостях около часа. За это короткое время я превратился в мужчину. Когда я взмахнул веслами на обратном пути, я почувствовал, что мое сердце осталось там, позади…

Глава XVI

Остров

Мне очень хотелось еще раз побывать у индейцев, и я не замедлил удовлетворить свое желание. Вообще я жил как хотел, пользуясь неограниченной свободой. Ни отец, ни мать не вмешивались в мои дела, и никто не интересовался моими длительными отлучками. Все считали, что я отправляюсь на охоту. Подтверждением этому служили винтовка и собаки, всегда сопровождавшие меня, и дичь, которую я приносил домой.

Мои охотничьи походы всегда увлекали меня только в одном направлении — легко догадаться, в каком! Я переправлялся через большую реку, снова и снова киль моей лодки резал воды маленькой речки — ее притока. Скоро я знал каждое дерево на их берегах.

Наше знакомство с молодым Пауэллом постепенно перешло в тесную дружбу. Мы встречались почти каждый день на озере или в лесу, вместе охотились и подстрелили немало оленей и диких индеек. Мой друг был уже опытным охотником, и я узнал от него много лесных тайн.

Впрочем, охота теперь не так уж привлекала меня.

Я предпочитал тот час, когда она кончалась. На обратном пути я заходил к индейцам и выпивал у них из резной тыквы несколько глотков подслащенного медом «конте». Этот напиток казался мне еще слаще от улыбки той, которая мне его подносила, — от улыбки Маюми!

Несколько недель — как быстро они промелькнули! — я провел будто во сне. Никакая радость в дальнейшей жизни не могла сравниться с этим блаженным временем. Слава и власть дают лишь удовлетворение, одна любовь дарует блаженство — самое чистое и сладостное в ее первом расцвете.

Виргиния часто сопровождала меня в этих прогулках по диким лесам. Она полюбила леса и говорила мне, что с наслаждением блуждает в зеленых чащах. Иногда я предпочел бы пойти один, но не хватало духу ей отказать. Она привязалась к Маюми, и в этом не было ничего удивительного.

Маюми тоже полюбила сестру, хотя между девушками не было ни малейшего сходства ни по характеру, ни по наружности. Виргиния была блондинка с золотистыми волосами, Маюми — смуглянка с черными косами. Сестра была робка, как голубка; индианка — смела, как сокол. Впрочем, такой контраст, быть может, еще больше укреплял их дружбу. Это часто встречается в жизни.

В моем отношении к обеим девушкам не было никакой логической последовательности: я любил сестру за ее мягкость и нежность, а Маюми, наоборот, привлекала меня своей дерзкой отвагой. Конечно, эти чувства были совершенно различны, как не похожи были и те, кто их вызывал.

Пока мы с Пауэллом охотились, наши сестры оставались дома или гуляли в поле, в роще или в саду. Они играли, пели и читали. Маюми, несмотря на свою одежду, вовсе