Так, мы полетели в сторону солнца, то есть на восток. На юго-восток. Приблизительно там же проходит граница между Перу и Колумбией. Что там находится? Большой приток Амазонки. Чуть ниже перуанский город Икитос. А выше…

Я хлопнул себя по лбу и попал по комару. Командир самолета Эдвард, когда подходил к бронзоволицым с «магнумом», говорил про Арику: дескать, оттуда вылетел полицейский вертолет и через двадцать минут будет здесь. Значит, мы приблизительно в пятидесяти километрах от Арики. Если мне не изменяет память, это небольшой город на юге Колумбии. Словом, мы были очень далеко от цели.

Так я и сказал Владу: идти через сельву к границе Эквадора – самоубийство, надо добираться до Арики. Влад скептически покачал головой, обозвал меня паникером и объявил, что в целях конспирации и сохранения валюты ничего другого не остается, как идти через сельву, даже если это не совсем приятно. Затем он внимательно посмотрел на мое лицо и спросил:

– Знаешь, почему тебя кусает мошка, а меня нет?

– Потому что у тебя лицо грязное.

– Не грязное, – поправил Влад, – а специально смазанное жидкой глиной.

В этом он, конечно, был прав. Я опустился на корточки рядом с ручьем и от души намазал глиной лицо и шею.

Прежде чем расстаться с джипом, я прострелил бензобак и оборвал все шланги и провода. Мы шли за солнцем весь остаток дня. Я уже не отговаривал Влада от безумной затеи, терпеливо дожидаясь, когда он насытится прелестями сельвы сполна и сам предложит пойти в Арику. Когда солнце вдруг провалилось в джунгли, запуталось среди зарослей и потухло, неожиданно наступила душная и совершенно черная экваториальная ночь. Мы забыли об особенностях здешних широт, рассчитывая на вечер, плавно сгущающиеся сумерки, и были наказаны. Готовить ночлег пришлось в полной темноте. У нас не было ни спичек, чтобы разжечь костер, ни одеял, ни спальных мешков. Пришлось наломать веток с крупными листьями и лечь на них.

Влад подложил под голову чемодан и сразу уснул. Это было не совсем нормально. Либо у него была заторможена нервная система, либо он просто не понимал до конца, где находится и сколько неприятностей могут принести ночные джунгли.

Я ворочался, и сон ко мне не шел, несмотря на страшную усталость. Нестерпимо мучила жажда, и я, мечтая о бутылке минеральной воды, облизывал сухие губы. Острые края обломанных веток впивались мне в тело, где-то совсем рядом шипела какая-то тварь, трещали сучья под чьими-то лапами, неистово хлопала крыльями ночная птица, или вдруг начинала истошно визжать обезьяна, попавшая в когти сильной и ловкой кошки. Все эти душераздирающие звуки не давали мне сомкнуть глаз. Вдобавок ко всему меня стал колотить озноб. Влажная одежда, прилипшая к телу, не позволяла согреться, и я в конце концов потерял всякое терпение, а с ним и надежду уснуть.

Я приподнялся, глянул на бледное в свете луны лицо Влада. Он спал крепко, дыхание его было ровным и спокойным. Где-то рядом журчал ручей – я отчетливо слышал его тихие переливы. Стараясь создавать как можно меньше шума, я встал на ноги и, затаив дыхание, медленно пошел к ручью. Это только начало, думал я, до крови расчесывая зудящую шею. Завтра мы ослабнем от голода. На третий день заблудимся и потеряем ориентацию. Влад же пока все воспринимает как забавное приключение.

Осторожно раздвинув кусты, я вышел на освещенную луной прогалину. Стволы деревьев, стоящие в плотной тени, казались зловещими фигурами. Мокрая трава отливала холодным серебром. Темные пятна кустов напоминали притаившихся в засаде животных. Я долго всматривался в темноту, прежде чем решился пересечь прогалину, но от напряжения перед глазами замелькали круги и начала мерещиться всякая чушь. Я пожалел, что не взял с собой карабин. Пристыдив себя за малодушие, я зашагал решительнее, вспоминая ночную Москву и переполненные автомобилями трассы, где с мистическим постоянством каждые сутки гибнут люди. Ручей журчал где-то уже совсем рядом. Я судорожно сглотнул, предвкушая то удовольствие, с каким опущусь на корточки перед ручьем и стану жадно лакать настоянную на экзотических травах воду.

Я перегнул палку в другую сторону и забыл о том, что иду все-таки не по Тверской. Склоны овражка, по дну которого протекал ручей, были покрыты толстым слоем склизких листьев, и, как только я ступил на них, ноги тотчас потеряли опору. Хватаясь за пустоту, я грохнулся на землю и, как по ледяной горке, заскользил вниз. Мое поступательное движение продолжалось недолго. Я въехал ногами в кучу прелых листьев и паутину лиан и ударился о ствол дерева. Волна прошла по стволу до самой кроны. Невидимые в темноте птицы, закричав дурными голосами, шумно взлетели к луне, «задевая» ее своими черными крыльями. На меня посыпались капли дождя, застрявшие в кроне.

Радуясь, что легко отделался, я сел и стал потирать ушибленное колено. Внизу, в нескольких десятках метров от меня, смятой фольгой блестела поверхность ручья. Приободренный близостью к своей цели, я встал и, хватаясь за ветки, стал осторожно спускаться вниз. Но, сделав всего несколько шагов, я замер и прислушался.

Снизу доносился тихий писк. Сначала мне показалось, что это подает сигналы бедствия птенец, вывалившийся из гнезда, но вскоре мне стало ясно, что пищат копошащиеся у воды мелкие зверьки, и их, по крайней мере, не меньше трех.

На всякий случай я не стал торопиться, хотя жажда стала уже невыносимой. Продолжая стоять у дерева, я всматривался в темную полоску берега, постепенно различая какое-то движение. У самой воды, на фоне ее серебристой поверхности, выделялся полукруглый предмет, похожий на речной валун или большой детский мяч, наполовину затянутый илом. Рядом с ним бесшумно двигались смутные тени. Мне вдруг пришло на ум, что рядом с камнем кишит целый выводок крупных водяных крыс, и мысль, что мне придется пить воду в том же месте, где плескались они, была отвратительной.

Я только на мгновение опустил глаза, чисто машинально намереваясь поднять с земли увесистый булыжник или палку, чтобы швырнуть в тварей, как вдруг, к своему удивлению, увидел, что полукруглый валун зашевелился и в воздух взметнулся толстый длинный хвост.

Мне показалось, будто я попал под ледяной душ. Черный предмет ожил, деформировался, и на фоне реки вдруг вырос силуэт огромной пумы. Кошка тихо зарычала, повернула крупную голову в мою сторону и принюхалась к воздуху. Между ее крепких лап возились детеныши, и это было опаснее связки гранат.

Я слишком поздно понял, что пума видит в темноте намного лучше меня. Холодея от ужаса, я стал медленно пятиться назад, шаря в темноте руками, словно пытался найти карабин. Кошка снова зарычала, уже глядя прямо на меня, и медленно приподняла лапу, словно еще не решила, кидаться на меня или нет.

Как назло, моя нога пошла вниз, и я сел на мокрые листья. Мамаше, должно быть, показалось, что этим движением я угрожаю ее славной детворе, и она уже целенаправленно двинулась в мою сторону.

Убегать от пумы по ночным джунглям столь же бессмысленное дело, как пытаться убежать от пули по минному полю, но не мог же я спокойно ждать, когда зверь кинется на меня и одним ударом тяжелой лапы раскроит мне череп. Плохо представляя, за какое время эта изящная убийца догонит меня, я повернулся к ручью спиной и по-обезьяньи, помогая себе руками, помчался по склону. Никогда я не позволил бы себе столь позорное бегство от своего противника, будь он человеком. Но в те жуткие мгновения я забыл об условностях человеческого поведения и опустился до уровня слабого млекопитающего, позволившего себе нарушить водопой пумы и ее сопливых котят.