их действительной жизни и с теми мыслями, которые занимали их ум. Рим являлся для них далеким величием, стоявшим превыше их ссор и страстей. Господство местных властителей, соседское могущество гораздо сильнее вызывало в них недоброжелательство, зависть и опасения, чем власть Рима. Ненавидели в Галлии того человека, который хотел захватить царскую власть в государстве или которого в том подозревали; затем – также того, кто в округе или селении пользовался утесняющим патронатом; того, кто силою принуждал народ опасаться его власти или переносить его покровительство[258]; потом – богатого заимодавца, который заставлял должников отдаваться к нему в кабалу; наконец, сильного главаря группы клиентов, который доставлял бедняку пропитание только под условием службы, давал ему защиту лишь ценою подчинения. Таковы были силы, которых галлы действительно страшились. Вот что рисовалось в глазах жителей древней Галлии настоящей неволею, рабством изо дня в день, проникающим в глубину внутренней жизни человека. Рим уже потому, что он распростирал свое главенство над всеми, тем самым препятствовал возникновению таких мелких тираний. Покоряясь Риму, можно было надеяться сохранить свободу от подчинения местному владыке, который был хорошо известен и возбуждал жестокую злобу.

Главным результатом римского завоевания было уничтожение частных клиентских союзов. Теперь уже не могло случиться, чтобы «большинство, удрученное долгами, чрезмерными повинностями или насилиями магнатов, обязано было идти в неволю»[259]. Теперь уже не могло повториться, чтобы могущественные личности держали вокруг себя сотни клиентов – «амбактов», «отдавшихся в кабалу», присуждая одних к службе их особе, других – к отдаче своей жизни для поддержания усобиц, которые такие люди вели между собой, к смерти из-за их честолюбия. Теперь уже и y друидов отнята была власть чинить суд и расправу, наказывать за преступления, утверждать в правах наследства и располагать собственностью, запрещать участие в культе всякому, кто противится их постановлениям, отрешать отчужденного от общения с другими, отказывать ему даже доступ к суду и поддержку правосудия. Вот каковы были великие изменения, которые пережили в своем существовании те далекие поколения галлов; через них должны они были оценивать характер римского господства. Рим не предстал перед ними как утеснитель, но как хранитель мира, гарантировавший свободу в повседневном быту.

Глава восьмая

Пыталась ли Галлия освободиться?

Не следует прилагать к Галлии, подчиненной власти римлян, того суждения, какое подходило бы к положению каких-нибудь современных народов, находящихся под чужеземным игом. Не следует сравнивать ее с Польшею, покоренною Россиею, или с Ирландиею, находящеюся под суровым управлением Англии. Всякое сравнение подобного рода будет неточным. Мы не должны представлять себе завоеванную Галлию содрогающеюся в неволе и всегда готовящеюся сбросить с себя оковы. Факты и памятники дают нам совершенно иное понятие о положении вещей.

Около века после завоевания император Клавдий в речи, обращенной к сенату, произнес следующие слова: «Верность Галлии никогда не колебалась в продолжение ста лет; даже в критические моменты, через которые проходила наша империя, ни разу не пошатнулась ее преданность»[260].

Насчитывают, правда, несколько попыток восстания; но надобно изучить их вблизи, чтобы убедиться, действительно ли они доказывают, что Галлия, рассматриваемая в ее целом, желала в самом деле избавиться от римского владычества.

Первое движение такого рода было так называемое восстание тревира Юлия Флора и эдуя Юлия Сакровира. Оба эти галла носили римские имена и прежде всего добивались и достигли прав римского гражданства[261]. Подняв восстание, они, правда, стремились вновь оживить кругом воспоминания о старой независимости; но больше всего волновали они людей, нападая на тяжесть налогов и злоупотребления при их взыскании[262]. В то время в Галлии не было римского войска, кроме одной когорты в Лионе (Лугудуне); небрежность императора Тиберия или затруднения, которые он встречал при распределении военной силы по различным областям империи, дали галлам время и простор, для того чтобы произвести восстание. Они имели полную возможность «вести мятежные речи в собраниях и на сходках»[263], ковать оружие[264], посылать повсюду эмиссаров. Между тем ни один народец, ни одна из 64 правильно устроенных общин Галлии не объявила себя против Рима. Галльские воины, служившие империи, остались почти все верны ей[265]. За Флором и Сакровиром пошли только «самые буйные люди и еще те, для кого вследствие отсутствия средств к жизни или страха наказаний, заслуженных их преступлениями, беспорядки оказывались единственным спасением»[266]. Мало было племен, в среде которых не были «посеяны зерна возмущения»; но нужно думать, что число восставших было не очень значительно, ибо «для приведения к покорности андекавов и туронов (населения будущей французской области Анжу) оказалась достаточною единственная когорта, прибывшая из Лугудуна»; несколько отрядов, посланных из легионов, расквартированных в Германии, «наказали туронов»[267]; «несколько взводов конницы справились с секванами»[268]. Начальник тревиров оказался в состоянии сгруппировать около себя в собственной своей же стране только «сброд людей, которые были его должниками и клиентами»[269]. Крыло конницы под предводительством другого тревира – Юлия Инда – рассеяло без труда «эту сбродную толпу»[270]. Сакровир был несколько счастливее: ему удалось овладеть городом Августодуном[271]; он оказался в силах собрать до 40 000 галлов, но три четверти последних были вооружены лишь кольями и ножами; лучшими в их числе были, как кажется, гладиаторы, одетые в железо, подобные тем, которых называли в Риме круппеллариями. Два легиона легко раздавили эту массу, которая даже не вступила в бой; одни гладиаторы продержались несколько времени под защитою своих железных лат[272]. Нам представляется невозможным усмотреть в приведенных чертах истинные признаки народного восстания. Если бы Галлия в самом деле прониклась желанием вновь сделаться независимой, обстоятельства, без сомнения, сложились бы иначе. Тацит обращает даже внимание на то, что императорское правительство мало придало значения бессильным вспышкам, картина которых, быть может, «была раздута молвою»[273].

Гай Юлий Виндекс, который произвел возмущение в конце царствования Нерона, также не помышлял о независимости галлов. Этот человек, родом из Аквитании, потомок знатной туземной семьи, был римским сенатором и наместником провинции[274]. Ему не было повода желать ниспровержения римского господства; он стремился только возвести на престол нового императора. Пользуясь недовольством галлов на администрацию Нерона, он возбудил их к восстанию. Древние историки с полнейшею ясностью изображают истинную природу этого движения. Виндекс созвал вступивших в заговор и прежде всего «заставил их поклясться, что они все сделают во имя сената и народа римского»[275]. Он обратился к ним с речью; не говоря ни слова о независимости галлов, вождь перечислил своим сторонникам все злодеяния Нерона: он