Фабио невольно начал скашивать глаза на тело и тут же встряхнулся. Вот уж не нужно было ему разглядывать убитого Теодоро. Нужно было как-то убедить начальника охраны, что Фабио его не отвлекает от дела, а говорит всерьез, но как это сделать без дара убеждения? Еще одного наплыва эмоций Фабио сейчас не вынес бы.

И тут подошедший спокойно Чезаре взял дело в свои руки.

— Смир-рна, — скомандовал он. — Слушать синьора делла Гауденцио, эмпата, признанного на службе его светлости герцога, когда он помогает делать вам вашу работу.

Начальник вытянулся во фрунт и кивнул:

— Слушаюсь.

"Точно, он же отставной военный, армейский, на нем это поперек всего лица и всей фигуры написано", — досадливо поморщившись, подумал Фабио. Все же он до сих пор был не в себе, иначе тоже заметил бы сразу, едва подошел, как и Чезаре. Впрочем, переживать по поводу своего состояния сейчас было вовсе не время, и Фабио, постаравшись сосредоточиться и ничего не упустить, принялся рассказывать начальнику охраны о том, что именно учуял, в какой момент, на каком приблизительно расстоянии от него, учитывая силу и ясность эманации, мог находиться убийца, и где стоял он сам.

Пока он рассказывал, лицо усатого начальника становилось все более сурово-непроницаемым, а глаза при этом удивленно округлялись. И Фабио, глядя на его физиономию и на перепуганно-ошарашенные лица остальных охранников, с огромным усилием удерживался от того чтобы повернуть голову в сторону лежащего на траве тела. Взглянуть и удостовериться насчет своих подозрений. Ему хотелось окончательно убедиться, но он заставлял себя не смотреть, уже почти наверняка зная, что он там увидит.

— Он не мог понять, что я его почуял — так что, вероятно, до сих пор находится здесь, — закончил Фабио свой обстоятельный рассказ, и начальник охраны, лишь молча коротко кивнув, немедленно принялся раздавать указания подчиненным, прикрикивая на них, чтобы пошевеливались.

А Фабио теперь, когда он покончил с делом, ничто не могло удержать от того, чтобы медленно развернуться и посмотреть. "Это точно Теодоро?.." — растерянно подумал он в первый момент. Убитый был раздет до пояса, правая рука вывернулась под немыслимым для живого человека углом, а левая была закинута за голову, тело в свете фонаря можно было хорошо разглядеть, но Фабио не смог сразу узнать лица: все его целиком — лоб, щеки, подбородок, покрывали мелкие закорючки и линии. В полутьме они казались похожими на неаккуратно, с потеками нарисованный черной тушью причудливый узор. Только это была вовсе не тушь.

Фабио тогда ощутил, как на язык что-то давит и кружится голова, и поспешил отвернуться, а вот Лоренцо сегодня так поступить не мог. Он осматривал тело внимательно, и это было тело Чезаре. Чезаре. Представить себе друга с такой же жуткой росписью на лице Фабио по-прежнему не мог. Протяжно вздохнув, он сочувственно посмотрел на Лоренцо и молча в третий раз наполнил его бокал. Бутылка почти опустела, осталось только несколько глотков на самом донышке. Надо велеть принести еще, желательно Дамиане, чтобы не нарваться на расспросы Эстель. Фабио, разумеется, собирался ей все рассказать, но лучше завтра. Он еще раз смерил Лоренцо тяжелым и печальным взглядом и решительно сказал:

— Останешься сегодня у меня. Пациенты подождут до завтра, если они у тебя есть. Вообще все подождет до завтра. Чезаре заслужил, чтобы мы посвятили этот вечер исключительно ему.

— Боюсь, я бы и не смог сейчас кого-то лечить. И ты прав. Хотя бы это Чезаре заслужил, — тяжело ответил Лоренцо.

"Да уж, хотя бы это… Такого шума, как вокруг смерти Теодоро на балу у барона делла Гросси, не будет… Ни ажиотажа, ни обморочных барышень, — со странным, не пойми откуда взявшимся раздражением подумал Фабио. — Был Чезаре — и нет Чезаре. И все. Только дружеская поминальная попойка на двоих".

Впрочем, когда день спустя Фабио, не в силах больше сидеть дома, появился на службе, там вовсю обсуждали смерть маркиза делла Веккьони, и весьма взволнованно. Многие вполне искренне горевали, а женщины даже плакали: Чезаре действительно любили и ценили — в конце концов, было за что. Но долгая скорбь, все же, удел исключительно близких. И еще пару дней спустя разговоры пошли о совсем ином событии, значительно более радостном, нежели очередная смерть от рук загадочного убийцы.

О ежегодном маскараде в Вентимилье Дамиана, разумеется, слышала: чтобы о нем не слышать, нужно было уродиться глухим. Когда и как в столице Тревизского герцогства завелась эта поражающая воображение традиция, существовало аж несколько легенд — от самых романтических до откровенно жутковатых, связывающих историю маскарада с эпидемией бурой горячки, выкосившей добрую четверть населения Тревизо в те давние времена, когда целители еще не умели с ней бороться. Якобы тогдашний герцог, будучи натурой чувствительной, не вынес всеобщего страха и угнетенности, нависших над городом, в котором смерть каждый день собирала жатву — и издал указ, повелевший всем веселиться до упаду за казенный счет, дабы "люди умирали счастливыми". А кроме того, запретил выходить на улицы города без масок, чтобы никто не мог отличить здоровых от больных, у которых уже проступили на лице бурые точки, первая "весточка" страшного заболевания.

Как бы то ни было, эпидемий бурой горячки не случалось нигде уже лет двести, а маскарад проводили каждый год, и поглазеть на это феерическое событие, охватывающее весь город от герцогской резиденции до бедняцких кварталов, стекалась публика не только со всего Тревизо, но даже из сопредельных стран. Так что о карнавале в Вентимилье знали все, и Дамиана тоже, однако вопрос Баччо, графского конюха, все равно застал ее врасплох.

Они, как обычно, сидели вечером на кухне, и Эстель щедро кормила всю прислугу остатками хозяйского ужина: "не пропадать же добру", как она говорила сама. "Добра", конечно, можно было готовить раза в два меньше, но тогда Эстель испереживалась бы, что его сиятельство будет голодать. Так что, по традиции, от стола синьора Фабио всегда оставалась прямо-таки гора еды, и прислуга ее с немалым удовольствием доедала, благословляя про себя широкую натуру экономки. Не участвовал в вечерних пиршествах только камердинер Паоло, как единственный семейный человек, ужинавший дома.

— Дамианучча, а ты на маскарад-то пойдешь? — спросил Баччо, откромсав себе впечатляющий ломоть окорока. — Не видала же, небось, ни разу.

— А что, скоро маскарад?.. — опешила Дамиана. Право слово, ей сейчас было вовсе не до того, чтобы о нем помнить.

— Ну так, через три дня, — охотно подтвердила кухарка Марция. — Видно, что неместная, а то б сразу заметила, даже если б позабыла: видно, как народ готовится. На рынке в полотняных рядах не протолкнешься, всем наряды нужны, и дома украшать уже начали вовсю. Ну, праздник же, как иначе.

— И его проведут, несмотря на все эти ужасы? Неужели герцог готов сейчас веселиться? — изумилась Дамиана, с трудом укладывая новость в голове.

— Нет, ну послушайте ее только, — гоготнул Баччо, — Ты впрямь думаешь, что эти смерти — хуже, чем бурая горячка? Ничто не помешает маскараду.