Я должен иметь большой банк нежности и черпать из него. Стало быть, если твоя любовь ко мне недостаточно пылка для того, чтобы привести тебя свободной волею ко мне после трехмесячного отсутствия… давай не будем рисковать жизнью, полной бесконечных сожалений и разочарований», – взмолился он, и сообщил, что больше «отсрочек и отговорок» не примет.

Так Сидни оказалась поставленной перед простым выбором: вернуться в Баронскорт и выйти замуж за влюбленного в нее мужчину или по-хорошему расторгнуть помолвку, будучи при этом вполне уверенной, что сможет обеспечивать себя и дальше, оставаясь не замужем. Она была совершенно вольна выбирать, нужно ли и хочется ли ей вступать в брак. В итоге, при такой постановке вопроса ей долго думать не пришлось. Она выбрала Чарльза.

Ситуация у Сидни была, конечно, завидная. Однако вопреки тому, в чем нас пытаются убедить романисты, замужество не всегда было fait accompli [15] для аристократических дебютанток, примерами этого автору служили и некоторые постоянные гости приемов у леди Аберкорн. Мы как-то даже слишком охотно соглашаемся с предположением, что нужда в финансовой безопасности или родительское давление не оставляли девушкам иного выбора, однако в высших эшелонах общества у принадлежавших к ним по праву рождения юных дам ситуация в действительности не была настолько уж черно-белой.

Стимулов выйти замуж у женщин высшего сословия, определенно, имелось в достатке. Вступление в брак повсеместно почиталось за признак вступления во взрослую жизнь: оно в корне меняло их статус, высвобождало из-под власти родителей и, самое главное, из-под постоянного надзора компаньонок. Для среднестатистической благородной дамы, не привыкшей, в отличие от Сидни, к личностной свободе с раннего девичества, брак хотя бы сулил такую степень свободы, какая ей в бытность дебютанткой и не снилась. Замужние дамы могли знакомиться и дружить с теми, кого выберут, свободнее вести беседы, включая приватные, с представителями противоположного пола – и даже одеваться смелее. Замужество позволяло посвятить себя некоему предназначению, в то время как в родительском доме занять себя чем-то осмысленным бывало значительно труднее. В роли хозяйки большого дома, главы семейной благотворительности или верной спутницы видного политика и хозяйки устраиваемых им приемов замужняя дама могла получить стимул и личное удовлетворение, в коих остро нуждалась, в отличие, кстати, от Сидни, вполне реализовавшей себя на писательской стезе.

Брак, несомненно, выглядел привлекательной с финансовой точки зрения перспективой и в глазах рядовой дебютантки эпохи Регентства. В нем была ее главная надежда на воспроизведение привычного образа жизни и сохранение тех роскошеств, к которым она привыкла под родительским кровом. Оставшись одинокой, женщина рисковала столкнуться с неуклонным снижением уровня жизни вплоть до полного обнищания ближе к старости. Хотя родители обычно выделяли дочери равную с младшими сыновьями долю в состоянии, сумма эта шла в качестве приданого и никоим образом не предназначалась для обеспечения ей безбедного существования в гордом одиночестве, тем более что главным ее достоянием была все-таки принадлежность к благородной фамилии. Более того, доля эта обычно не выплачивалась ей до вступления в брак. Она могла рассчитывать разве что на проценты с этой суммы, да и то, скорее всего, лишь после смерти родителей, но и в этом случае с более чем внушительной суммы в 10 000 фунтов их набегало бы самое большее 400–500 фунтов в год, чего было никоим образом недостаточно для аренды дома в модной части города, содержания прислуги, частого обновления гардероба и оплаты разъездов.

Зарабатывать деньги самой в дополнение к доходу с унаследованного капитала юной знатной леди, привыкшей к роскоши, было куда труднее, чем смекалистой Сидни. Среди высших классов, сетовала писательница Присцилла Уэйкфилд, господствовало стойкое и «непреодолимое, как стена», предубеждение против того, чтобы женщина «тратила свое время и способности» на самообеспечение. Женщинам считались подобающими, да и то с натяжкой, лишь виды занятости «без угрозы их благонравию или манерам». Должность гувернантки или платной спутницы в этот ряд вписывались, но ни одна элитная семья не одобрила бы такого трудоустройства своей родственницы без крайней нужды, как это и вышло у Сидни и ее сестры, поскольку это так или иначе означало снижение статуса. Зато оплачиваемые должности при королевском дворе, а особенно при особах королевских кровей, считались идеально подходящими. Там и оклады были заманчивые – от 300 фунтов в год у простой фрейлины до 500 фунтов в год у леди спальни, – и статус незамужней дамы служба при дворе повышала неимоверно, являясь железным свидетельством значимости в обществе и безупречной репутации ее самой и ее семьи, а по социальной значимости роль придворной была сопоставима разве что с ролью жены и матери. Но придворные посты были выбором не из легких, в чем сполна успела убедиться леди Анна Гамильтон, незамужняя дочь герцога, за два срока службы фрейлиной при опальной жене принца-регента Каролине Брауншвейгской. Жесткий придворный протокол лишал фрейлин возможности вести независимую светскую жизнь, и при этом они вынуждены были молча сносить пренебрежительное отношение к себе подобно любым платным компаньонкам. За принцессой Уэльской замечали привычку регулярно глумиться над приданной ей в услужение «целомудренной девой» леди Анной, которую хозяйка окрестила «Жанной д’Арк» и угрожала выдать за первого встречного, чтобы только сбагрить ее с рук.

Оплачиваемая должность «леди-экономки» в одном из королевских дворцов, возможно, была более привлекательным вариантом. В Виндзорском замке ее с 1801 года занимала мисс Джорджиана Таунсенд, дочь виконта, а во дворце Хэмптон-Корт с 1813 года до самой своей смерти в 1825 году – леди Элизабет Сеймур-Конвей, дочь маркиза. Во втором случае, в интересующую нас эпоху, ей полагалось фиксированное жалование в размере 250 фунтов в год, но в реальности она имела в пределах от 650 до 800 фунтов в год за счет чаевых от посетителей, желавших совершить обзорный тур по дворцу. Отдельным бонусом шло бесплатное проживание во дворце, и за все эти щедроты от леди-экономки не требовалось никаких усилий, которые могли бы оскорбить чувства ее благородных родственников.

К превеликому сожалению, однако, денежные вакансии обоего рода открывались крайне редко, конкуренция между претендентками на них развертывалась острейшая, а потому подавляющему большинству незамужних женщин приходилось чем-то жертвовать ради выживания. Неспособность «содержать карету круглогодично», к примеру, была одной из самых удручающих тягот ее незамужней жизни в понимании леди Луизы Стюарт, дочери третьего графа Бьюта. Бюджет позволял ей жить на Глостер-плейс достаточно близко к центру Лондона, но дополнительных 300 фунтов в год на собственный экипаж ей было взять категорически негде. Это лишение сковывало ее свободу передвижения по