Что до Уильяма Литлтона, то он ни словом о брачных перспективах так и не обмолвился за все время пребывания на море у Спенсеров при Саре вплоть до конца августа 1812 года. Терпеливо выжидая и дальше, леди Спенсер, очевидно, сохраняла надежду. Когда они пригласили Уильяма к себе в Элторп на Рождество, Сара вскипала от предвкушения его прибытия, и наконец 21 декабря он сошел с кареты, и день этот на долгие месяцы запечатлелся в ее сердце. Всем ее родным и близким было к тому времени яснее ясного, что она по уши влюблена в этого своего цветущего поклонника. Своей тете и ближайшей конфидентке леди Энн Бингем, известной в семье как «Нан» или «Нанетта», Сара даже пообещала вести дневник и записывать туда всякую всячину, чтобы отвлечься хоть чуть-чуть от тревожного ожидания – заговорит он, наконец, или нет. А он, то ли опасаясь нового отказа, то ли дожидаясь отъезда прочих гостей, продолжал испытывать ее терпение.

«Он пробыл тут две недели, и, наконец, позавчера, все вышло, – смогла с облегчением написать Сара брату Бобу вскоре после встречи Нового 1813 года, все еще не веря до конца что выходит замуж. – Папа и мама в полном восторге, как и Элторп, как и все, кто любит меня и знает его», – ликовала она. И это была правда. Ее бабушка Спенсер, обычно не особо одобрявшая выбор своих внуков и внучек, на этот раз тут же направила Саре свои поздравления. «Ее сладостная уравновешенность в сочетании с его блестящей живостью соединятся, верю я, замечательнейшим образом», – написала она своему сыну, а следом тут же отправила ему и второе письмо с просьбой поскорее дать ей знать, «когда и где Сара венчается и на что они будут жить».

Никаких признаков тоски по ранее отказавшей Уильям не проявлял. О Саре же говорил исключительно «с бурно-восторженным восхищением» по свидетельству его сестры. «С тех пор, как она согласилась стать его [женой], он почувствовал себя совсем другим человеком», – поведал он ей. Для Сары же просто пределом счастья было «и уважать, и восхищаться, и любить всею полнотою сердца человека, в чьей теплой привязанности уверена». Более того, на двадцать шестом году жизни она была уверена, что в достаточной мере знает себя, чтобы не усомниться: то, что она одобряет сейчас, будет одобрять всегда. На этот раз перед ней даже вопроса не стояло о том, чтобы воспользоваться своим женским правом на отказ.

Глава 3

Право на отказ

После ее собственной прошлогодней помолвки Сидни Оуэнсон, вероятно, ликовала не менее, чем вышло бы у леди Сары при всем старании. «Отбиваюсь день за днем, час за часом, и лишь десять минут назад выкроила короткую передышку», – описывала она теперь подруге свои попытки притормозить свадебные приготовления. Вроде бы за этим даже читается решимость расторгнуть скоропалительную помолвку; по крайней мере, следующие три месяца автор знаменитого романа «Дикая ирландка», гремучей смеси высокого романтизма с ирландским национализмом, проведет в 120 милях от своего жениха, разгуливая по вечеринкам, принимая джентльменов у себя в гостях и демонстративно флиртуя.

Сопротивляющаяся невеста была обязана ставшей ей теперь столь нежеланной помолвкой своим высоким друзьям и покровителям маркизу и маркизе Аберкорн, у которых в последние пару лет по большей части и проживала. Познакомившись с нею в Лондоне, где Сидни порхала по светским вечеринкам, купаясь в лучах славы, обрушившейся на нее после публикации «Дикой ирландки», Аберкорны пригласили ее к себе на роль компаньонки, а заодно придворного шута в юбке. Сопровождая их во всех переездах между домами в Мейфэре, графстве Тирон и Мидлсексе, Сидни располагала и достаточным временем для написания новых романов, и роскошной средой для наблюдения за политическими интригами и нравами элиты. Взамен от нее требовались лишь бодрость духа, остроумие и желание развлекать Аберкорнов и их частых гостей своими ирландскими джигами, балладами и наигрышами на арфе. Сделка была недурственная с точки зрения девушки, обожавшей театральность и вращаться в бомонде, к которому по праву рождения точно не принадлежала.

Сидни Оуэнсон

Яростно-независимая, собственноручно вырвавшая себя и свою семью из тисков нужды литературным заработком, Сидни, насколько все могли судить, вполне комфортно ощущала себя, будучи незамужней женщиной в свои тридцать с лишним лет (точного ее возраста никто не знал, а хрупкая фигурка позволяла ей изящно уходить от постановки этого вопроса) [12]. У леди Аберкорн, однако, имелась привычка вмешиваться в личную жизнь тех, кого приняла в свой круг, и она, похоже, решила, что молодой (по крайней мере с виду) и располагающей какими-никакими деньгами Сидни пора замуж.

Покровители Сидни Джон Джеймс Гамильтон, 1-й маркиз Аберкорн, и его третья жена Анна

Возможно, это шло просто от праздной тяги к развлечениям; возможно, от неизжитой тоски по романтике; а возможно, что и от искренней озабоченности репутацией Сидни. Кое-кто решил даже, что леди Аберкорн испугалась, что «ее милая protégée» с ее тягой к эпатажу «доиграется сама и ее во что-нибудь втянет, если она не сбагрит ее с рук, выдав за кого-нибудь респектабельного». Не исключена, наконец, и версия, что сам лорд Аберкорн стал слишком заглядываться на их стройную и игривую компаньонку. Каково бы то ни было, супруги состроили хитрый план – выдать Сидни замуж за своего семейного доктора Чарльза Моргана.

Сэр Чарльз Морган

Готовить почву к тому, чтобы их свести, маркиза начала за несколько недель до личного знакомства Сидни с Чарльзом, состоявшегося летом 1811 года. Тот только что был принят, можно сказать, в большую семью Аберкорнов, получив завидное назначение на пост семейного врача, причем благодаря скорее хорошим манерам и реноме, нежели особым достижениям в медицине. Он прибыл в Баронскорт, ирландскую резиденцию пары, пока Сидни была в отъезде в Лондоне по случаю публикации своего последнего романа, и там Аберкорны быстро преподнесли ему историю об их блестящей подруге и гениальной писательнице мисс Оуэнсон, которая сейчас, увы, в отъезде. Ее же они, в свою очередь, уговорили заочно поприветствовать их нового милого штатного врача какими-нибудь забавными стишками. Так и вышло, по словам самой Сидни, что их очное знакомство с Чарльзом произошло уже «при обстоятельствах… чрезмерно благоприятных для воспламенения романтических чувств, присущих его характеру», хотя, добавляла она, «пробуждать и подпитывать их» выпало