— А похоже, во что-то ударило, — насторожился Шуев.

Валерий Павлович наполнил рюмки и оживился:

— Со мной в Сибири такой вот был случай… Мы тогда строили обогатительную фабрику, ну и, конечно, поселок небольшой у фабрики попутно, так сказать, в свободное от работы время. А жили пока что в палатках… — Он поерзал по сидению стула, как бы готовясь к длинному рассказу и усаживаясь удобнее, но тут краем глаза заметил, что Рябов переглянулся с женой и подмигнул ей.

Валерий Павлович оборвал рассказ на полуслове и покраснел. Сам он давно уже стал подмечать, что в последнее время стал все чаще и чаще рассказывать к месту и не к месту о своей жизни в Сибири, но не думал, что и приятели подметили это и даже посмеиваются за его спиной над этой его привычкой.

Почувствовав стыд и досаду, словно мальчишка, который вдруг понял, что его разговоры совсем неинтересны взрослым и его слушают лишь со снисходительной вежливостью, он насупился и замолчал.

— Дальше-то что? — равнодушно спросил брат.

Валерий Павлович отпил коньяку из рюмки и ответил:

— А ничего.

— Нельзя же так, Валерий, начал, так доскажи, — мягко сказала жена.

— Да что я вам, штатный рассказчик, — буркнул Валерий Павлович.

Тут Рябов догадался, в чем дело, и решил выправить положение.

— Послушай-ка, Павлыч, ты вот нам частенько то о севере, то о Сибири рассказываешь, а вот на кой ляд тебя туда потянуло, так и не говорил. Интересно бы знать? — спросил он.

И, может быть, все бы и обошлось, прошла бы у Валерия Павловича обида, и он, постепенно воодушевляясь, стал бы рассказывать и рассказал бы много интересных случаев, да тут на другом конце стола хохотнул Шуев:

— А по зову сердца, по велению совести.

Лицо Валерия Павловича, шея, даже кисти рук его медленно налились краской, а на скулах проступили белые пятна.

— Да, по зову сердца! — выкрикнул он и вновь с размаху стукнул кулаком об стол. — И нечего зубы скалить, с кладовщицами своими скаль их у себя на базе.

Все за столом напряженно застыли, как перед надвигавшимся скандалом. Рябов с осуждением поморщился, и Валерий Павлович понял: дал ему с женой повод для осуждающих разговоров, для пересудов на всю неделю, до следующей встречи.

А Шуев изумился и удивленно оглядел сидящих за столом:

— Он больной или что еще с ним? Кто мне скажет?

Его слова неожиданно разрядили напряженность за столом, все вдруг вспомнили, что Валерий Павлович, и верно, больной, у него только сегодня было что-то там с сердцем, почувствовали облегчение: нашли причину его странной вспыльчивости. Гости решили, что засиделись, пора дать хозяину отдохнуть — пускай поправляется.

— Домой надо собираться, — сказала жена Рябова, — а то действительно попадем под ливень. Вот-вот гроза начнется.

Жена Валерия Павловича вздохнула.

— Опять за свое.

— Сидите. Куда торопиться? — сказал и Валерий Павлович.

Но просьба его прозвучала неубедительно, и вскоре гости стали прощаться.

Валерий Павлович проводил друзей за ворота и там хотел было что-то сказать, извиниться, что ли, за свою дурацкую выходку, за то, что брякнул ни с того ни с сего кулаком по столу, да не единажды, а дважды, и испортил всем настроение, но не нашел слов и только сокрушенно развел руками.

Но все и так его поняли, посмеялись над ним и простили, а Шуев снисходительно потрепал его рукой по плечу:

— Ложись-ка спать, старик. Отдохни хорошенько.

Жена уже мыла на кухне посуду. Горкой поставила ее в раковину, открыв оба крана — с горячей и холодной водой. Под горячей терла тарелки тряпкой, а под холодной — споласкивала. Когда Валерий Павлович, возвращаясь в дом, прошел мимо, она ниже к раковине склонила голову и не обернулась на его шаги. Он понял — сердится. Жена любила, когда приходили гости, отдыхала с ними от ежедневной домашней работы.

В комнату Валерий Павлович вошел, ощущая уже ставшую привычной вялость в ногах, а брат, как назло, успел уже снова включить проигрыватель.

Подсев к столу, Валерий Павлович вслушивался в шипение пластинки, думал о том, что запись на ней звучит так, будто у певца не хватает передних зубов, и вновь начинал раздражаться — ему захотелось еще раз грохнуть кулаком по столу или, бросив об пол, разбить тарелку, или накричать на брата, нагрубить ему так, чтобы он больше не приходил к ним… Но он сдержался, миролюбиво сказал:

— Выключи ты, ради бога, эту заупокойную песню. Садись-ка лучше за стол — выпьем.

— Давай, — с готовностью откликнулся брат.

Стол жена убрала не совсем — оставила бутылку с коньяком, две рюмки и тарелочку с лимоном. Валерий Павлович налил коньяку себе и брату.

— Ну, бывай, — поднял он свою рюмку.

Брат выпил коньяк разом, но закусывать не стал, — лишь помахал у открытого рта ладонью.

Валерий Павлович пил маленькими глотками, собственно, даже и не пил, а вроде бы просто пробовал коньяк на язык, и недовольно повторял про себя одни и те же слова:

«По зову сердца… По зову сердца…»

— Старый трепач… Вот ты кто, Валерий Павлович, — обругал он себя.

— Что, что?.. Что ты сказал? — брат вытаращил на него глаза.

— Да так я это, про себя, — усмехнулся Валерий Павлович.

Брат посмотрел на него с подозрением, но скоро успокоился и потянулся к бутылке.

Валерий Павлович сидел и вспоминал, как же это все у него тогда получилось.

А получилось все совсем даже очень просто… Служил он действительную службу в танковых войсках, был механиком-водителем, а когда службе подходил конец, к ним в часть приехал представитель из Сибири и стал уговаривать ехать работать к ним. Языкастым, помнится, был дядька, говорил о тайге, обещал охоту и рыбалку, каких нигде не сыскать. В общем — умел завлекать. Но не его красноречие покорило Валерия Павловича, а совсем другое — большие заработки. И он подписал на пять лет договор.

А потом… Что потом?

Ну, Сибирь… Ну, мороз… Ну, побывал он и в тундре… Лежал, наконец, один раз, сильно обморозившись, в больнице. Так ведь это не героизм, а обычное дело, и уж совсем не повод стучать по столу кулаком.

Работал он и работал — бульдозеристом, строителем на лесоповале, монтажником… Тогда в Сибири как-то так у всех получалось, что люди приобретали разные специальности, и выходило это вроде само собой. Лентяем он не был, пил не очень чтоб шибко, и денег у него, хотя за делами о них как-то и не думалось, скопилась целая куча, хоть в чемодан укладывай.

Зато и поездил он потом по стране, по Союзу, повидал все то, что