все, о чем только может мечтать, но редко позволяет себе настоящий художник. Свет и пространство, широкие шкафы с ящиками для хранения рисунков, стеллажи у стен, куда можно повесить полотна и мольберт. Раковина для мытья кисточек и столешница вдоль стены, а внизу тоже ящики. Пара ярко-желтых стульев с прямыми спинками, и такой же желтый стол, который непонятно как сюда подняли, и такого же цвета диван с журнальным столиком.

– Смесь дома мечты Барби и «Спальни в Арле» Ван Гога, – сказала я.

– Да, – согласился Фрэнк. – Или кто-то попал на распродажу желтой краски. Смотри, здесь есть ванная.

Он открыл дверь и показал мне маленький санузел. Медная ванна размером с чайную чашку, крошечный умывальник – с кофейную, а над старинным унитазом висит бачок с цепочкой. Я не удержалась от искушения за нее дернуть. Вода смылась с таким шумом, точно самолет оторвался от авианосца. Фрэнк закрыл уши и поморщился.

– Извини, – сказала я, когда он убрал руки от ушей. – Я просто никогда не видела такого туалета.

– Ван Гог сделал бы то же самое, – сказал Фрэнк. – Он тоже такого никогда не видел. Как и вот этого.

Подойдя к раковине, мальчик повернул ручку наверху шкафчика с ящиками и открыл спрятанный там холодильник, из которого пахнуло застоявшимся прохладным воздухом. В соседнем ящике оказалась маленькая двухконфорочная плита.

– Ничего себе, – сказала я. – Здесь можно жить. Твоя мама часто сюда приходит?

– Не особенно. Она боится лестницы. Когда сын старушки увозил ее отсюда, он оставил все ее вещи, видишь?

Мальчик открыл ящик и показал мне кисти со следами засохшей краски на ручках и безупречно чистыми, мягкими щетинками, словно только что из магазина. Чего там только не было: тюбики с краской, пастельные мелки, мотки веревки и проволоки, зажимы, молоток и гвозди, множество синих жестяных коробочек с кнопками, разделенными по цветам. Все это аккуратно лежало в ящиках, как на витрине магазина в Париже. Я так говорю, точно была в Париже. Нет, я видела его только в кино и в мечтах.

– Я так и не понял: то ли им было тяжело все это увезти, то ли старушка грустила бы, забрав эти вещи с собой. Ей не хотелось продавать дом, а сын не хотел, чтобы она и близко подходила к этой лестнице. Мама сказала, что у нее рука не поднимается выбросить эти вещи, потому что все разложено с такой любовью, и что даже после смерти их хозяйки в этих художественных материалах останется жить огромный потенциал. А потом появился я, и к тому времени, как мне исполнилось три года, мама точно знала, что я когда-нибудь стану знаменитым. Почему бы мне не стать известным художником? И она оставила все, как было. Мама тогда покупала много произведений искусства. Их больше нет. А благодаря тому, что мы сохранили мастерскую, они могут когда-нибудь появиться опять, даже если старушка умерла.

Я потянулась рукой к кисточке.

– Не трогай, пожалуйста, – сказал он.

– Извини, я забыла спросить. Она твоя?

– Я же сказал, все эти вещи принадлежат старушке.

– Я думала, она умерла.

– Не имеет значения. Многие экспонаты в музеях тоже когда-то принадлежали людям, которые давно умерли, однако трогать их все равно нельзя. Пойдем, я покажу тебе самое интересное.

Фрэнк промчался через лофт к большой проволочной корзине, висевшей на верхней перекладине барьера, который отделял нас от бетонного пола. Падать было метра четыре, не меньше. Он перекинул корзину через край, и у меня перехватило дыхание.

– Не бойся, она прикреплена к шкиву, видишь? С помощью этого устройства можно поднимать и опускать продукты и все остальное, поскольку лестница слишком опасна и неудобна.

Я подошла к перилам и посмотрела вниз.

– Высоко. Осторожнее, Фрэнк. Если упадешь отсюда – костей не соберешь.

– Я не могу туда упасть, ограждение слишком высокое. Мне пришлось бы сначала через него перелезть.

Фрэнк облокотился на перила и тоже посмотрел вниз.

– Не вздумай, – сказала я. – И не облокачивайся, пожалуйста. Вдруг оно сломается?

– Мама то же самое говорит. Ей не нравится, что я сюда прихожу. Она уверена, что я найду способ упасть, как дядя Джулиан. Так что мне приходится курировать коллекцию, когда она не видит.

– Погоди-ка, ты хочешь сказать, что мама не разрешает тебе сюда подниматься?

– Не то чтобы не разрешает. Скорее, настоятельно просит не ходить сюда одному. И вообще, ты же со мной. Добро пожаловать в галерею!

Фрэнк попятился, взмахнул руками, как экскурсовод, приглашающий туристов следовать за ним, и повел меня к деревянной стене в углу чердака, превращенной в пестрое лоскутное одеяло из открыток, прикрепленных кнопками. Он снял с крючка на стене лупу и протянул мне.

– Это поможет тебе насладиться каждой деталью.

Лупа действительно пригодилась. На каждой открытке размером четыре на шесть дюймов помещалось такое немыслимое количество деталей, что трудно было рассмотреть общую картину. Тротуарная мозаика с Моной Лизой, которая при ближайшем рассмотрении оказалась полностью выложенной из пуговиц. Безумная башня из невообразимых материалов, которые можно в изобилии найти на городской свалке: раскуроченные велосипеды, ржавые пружины от кроватей, дырявые баки для воды, согнутые трубы, безрукие куклы, старые метлы. Многоуровневый домик на дереве, построенный из кусков досок и бревен, с окнами из бутылочных донышек и хрустальных кубков и дверью, сделанной из металлического дорожного знака, на котором написано: «Зона отдыха. Следующий съезд с магистрали через сорок семь миль».

Я рассматривала открытку за открыткой, чувствуя, как закипает мозг – уж очень много всего. В конце концов я опустила лупу и отошла от стены.

– Ничего себе, ну и выставка! Хотела бы я познакомиться с этим твоим Ксандером!

– Не стоит, – сказал Фрэнк. – Он тебя только разочарует.

– С чего бы это? Я его даже не знаю.

– Так говорит мама, – пожал плечами Фрэнк. – А еще она говорит, что Ксандер слишком разносторонне одарен, чтобы преуспеть в чем-то одном.

Я хотела расспросить подробнее, однако Фрэнк поднял палец.

– Тсс…

Я долго прислушивалась и наконец сказала:

– Я ничего не слышу.

– Она перестала печатать, – пояснил Фрэнк и метнулся к люку.

Не успела я опомниться, как он уже спрыгнул с лестницы и выбежал из гаража. Я поспешила за ним и ступила на порог как раз вовремя, чтобы услышать отчаянно радостный крик.

– Мамочка!

В этом крике звучала столь безудержная, всепоглощающая детская любовь, что у меня, никогда не имевшей детей, заныло внизу живота. Мими как раз выходила через раздвижную дверь, улыбаясь сыну, летящему ей навстречу. Фрэнк бросился ей на грудь.

Просто невероятно, к каким кровавым последствиям может