Но Неверский уже стягивал с него плащ.

— Ну, нет, раз зашел, давай за стол. Элеонора, усаживай гостя.

Пришлось проследовать за хозяевами в комнату. К счастью, никто на него и внимания не обратил. Народ уже принял и гудел разговорами. Гостей было много, но нашлось и ему место, усадили в дальний конец, на угол стола, рядом с какими-то стариками. И хорошо, далеко от юбиляров, с облегчением вздохнул он, опускаясь на принесенную специально для него табуретку. Здесь его Элеонора не достанет. Да и не до того ей сегодня, сегодня она в роли хлебосольной хозяйки, и ничем не напоминает ни ту мрачную особу, которую он встретил, впервые ступив на порог этого дома, ни звонившую ночью развязную пьяную шалаву. Шум, гам, тосты следовали один за другим. Все хотели что-то приятное сказать хозяину и хозяйке, что-то интересное из их совместной жизни вспомнить. Странно только, сколько Павел ни вглядывался, никого из своей школы не увидел. Похоже, не дружил Неверский с одноклассниками. А что ты хотел, спросил себя. Здесь свой круг, народ солидный, преуспевающий. Нет, кое-кого из присутствующих он, конечно, узнал. Были здесь и достаточно известные в городе люди. Вот журналист сидит, чье лицо каждый вечер маячит в ящике. Был директор завода «Электролампа», депутат Петриченко, его тоже часто по телевизору показывают; был Лозинский, известный в городе врач-кардиолог, лечивший в свое время Пашкину мать, как оказалось, друг Неверского со студенческих времен. Ну, и, конечно, кое-кто из коллег по работе присутствовал. Был начальник цеха Семирядов, Бакатин с женой-толстушкой и усатый мужик из отдела снабжения, которого Павел пару раз встречал в кабинете Неверского. Но ближе к хозяевам сидели другие, похоже, такие же, как Неверский, преуспевающие бизнесмены, самоуверенные мужики с блондинистыми, большей частью, молодыми, увешанными драгоценностями, женами.

А рядом с Пашкой, в дальнем конце стола сидели пожилые родственники Неверского и Элеоноры. Чувствовалось, что им, как и Павлу, не часто приходилось посещать такие мероприятия. Они ели мало, сидели чинно, время от времени тихо переговариваясь. Павлу же и переговариваться было не с кем. Он был здесь совсем чужим. Не был связан ни с кем из гостей ни приятельскими, ни какими иными отношениями. Может быть, поэтому смотрел на чужой праздник как бы со стороны. Чем дальше, тем больше происходящее за столом напоминало ему какой-то плохой любительский спектакль, в течение которого окружающие горячо демонстрировали свои добрые чувства к хозяевам, а те, в свою очередь, играли роль образцовых супругов. Послушать эти соловьиные трели, так нет лучше пары… а на самом-то деле, в жизни не напоказ, едва терпят друг друга, подумал с насмешкой. Даже ему, Пашке, это стало ясно после первого же посещения этого дома. Неестественно все это как-то. Нет, не хотел бы он иметь ни такую жену, ни такую семью. Впрочем, кто его знает, тут же одернул он себя, может быть, они и были образцовыми — когда-то, да только растеряли эту образцовость вместе с добрыми чувствами друг к другу за двадцать-то лет совместной жизни. Длинная дорога. Он, Пашка, с Ленкой и до десятилетнего юбилея не дотянул.

После горячего мясного блюда с мудреным французским названием мужчины потянулись в зимний сад перекурить. Павел тоже поднялся, но в зимний сад не пошел, а стал пробираться в другую сторону, в роскошный холл-прихожую. Отыскал в ворохе одежды свой плащ и осторожно выскользнул за дверь. Никто не заметил, что он ушел. Никто не заметил, как он пришел, никто не заметил, как ушел. Чужой, никому не интересный.

Было немного обидно, что зря потратил деньги на чужой праздник. И, где-то вторым планом, мелькнуло легкое сожаление, что не свой он в этой роскошной компании. Хотя, кто у них свой-то? Каждый сам по себе, а собираются вместе, чтобы покрасоваться друг перед другом, вот я какой! Вот чего достиг! И на других посмотреть, а что они? Что есть у них на сегодняшний момент? И жены под стать, разряжены, как торговые манекены, думал он, шагая к автобусной остановке под мелким ноябрьским дождиком.

В этот вечер он не стал, как обычно, смотреть телевизор, а сразу залез в постель и долго лежал в темноте с широко открытыми глазами, снова и снова перебирая в уме впечатления вечера. Как ни крути, как ни осуждай этот чужой праздник, эту выставку самодовольных пингвинов, сумевших ухватить в мутном перестроечном водовороте крупную рыбу, все они, и Неверский в том числе, жизнь свою построили. Во всяком случае, сложа руки не сидели, не ждали, что придет добрый дядя и накормит их и их семьи. Это он, Пашка, все эти годы в норе отлеживался. Так кто кого должен осуждать? Что имеет он, Пашка, на сегодняшний день, чем может похвастаться? Нет у него ни особняка, ни дела своего, и жены нет с лицом восточной красавицы. Да и друзей-то нет. Как же так получилось, что он, мальчик из хорошей семьи, — отец офицер, мать учительница, — в сорок лет никто и ничто, в то время как известный в школе разгильдяй Неверский стал уважаемым человеком, хозяином крупного предприятия? Успел при этом и двоих детей вырастить, и учиться их отправил не куда-нибудь — в Англию. Ладно, крупное предприятие Пашке ни к чему, он не справился бы. Но зажить нормальной жизнью вполне по силам. С работой повезло. Но одной работы мало. Хотелось, чтобы были друзья, да не такие как Васька, которому только бы выпить, а достойные, интересные люди. Чтобы семья была нормальная, дети. Ведь ребенка еще не поздно завести. Или он уже разучился жить по-человечески?

Он вертелся, вздыхал и никак не мог уснуть. А когда, наконец, уснул, в сознание, как штопор, ввинтился телефонный звонок.

— Ты почему сбежал? Не досидел до десерта, а у меня сегодня на редкость удачный был торт… Представляешь, пятнадцать килограммов и все сожрали — подчистую!

— Какой торт? — спросонья он никак не мог понять, о чем речь, в первое мгновенье не понял даже, с кем говорит.

— Я так надеялась на десерт…

Опять. Опять Элеонора. Он потряс головой. Что она несет?

— Ммм…не понимаешь?

Какая она, все-таки, наглая. — Я понимаю, у вас там праздник, вы до утра гуляете на всю катушку, не спите, но это не значит, что и другие не спят, — он едва сдерживал нарастающее раздражение.

— Извини, я как-то забыла посмотреть на часы. Вот, сейчас посмотрю… Действительно поздно. Точнее… рано. Надо же — уже утро! — протянула удивленно. — И все разъехались, просто не с кем поговорить.

До чего просто — оговорить захотелось. И это повод, чтобы разбудить человека ни свет — ни заря! Наглая, бесцеремонная идиотка.

— А почему бы тебе не сходить к этому… к психотерапевту? — злобно поинтересовался он. — С ним и поговоришь. Он тебе по полочкам разложит, чего тебе недостает в жизни.

— А я это и так знаю, — похоже, она ничуть не обиделась на его тон. — Тебя. Вот сейчас мне сильно недостает тебя. В следующий раз не удирай раньше времени…

Ну, это было уже слишком. Она уже планировала «следующий раз»!

— Следующего раза не будет, вам ясно, мадам? Больше не звони сюда, ни утром, ни вечером, ни днем, ни ночью, поняла? Ни-ког-да!

Выпалив это единым духом, он с силой дернул — и вырвал из розетки телефонный шнур. А потом обалдело посмотрел на аппарат, соображая, он ли это только что говорил? И чего так обозлился? Вот что значит, разбудить человека посреди ночи. Как он ее! Ну и ну! Вот именно — ну и ну… Поежился. Что, если она, в отместку за его грубое с ней поведение, скажет Неверскому о нем какую-нибудь гадость? Бабы бывают очень мстительны. Но, ведь, правильно он ее отбрил? Правильно. Хрен с ней, с работой, пусть увольняют, подумал с отчаянием. Он никому не позволит распоряжаться своей жизнью. И до рассвета уснуть не мог.