Он понимал, что в этом похож на свою мать с ее вспышками одержимости, сменявшимися долгой эпической скукой. Ему это свойство в себе не нравилось. На самом деле, это сознание его подавляло, на несколько дней погружало в глубокое беспокойство – в такие дни он не вставал с постели, сутками лежал, отвернувшись к стене. В такие долгие монотонные дни он много думал. Чувствовал, что сознание разбивается на части. Боялся, что останется дилетантом, мечтателем, не способным ничего довести до конца. То, что колледж скорее поощрял подобное «экспериментаторство», заставило Дэнни усомниться в мотивах учебного заведения. На чем держался колледж? На строгом контроле посещаемости, на оценках? Он вырос почти без правил, и, хотя по его отношению к учебе могло показаться, что этого ему и надо, в дни бездеятельности он понял, что без направляющей руки собьется с пути.

И тогда эта мысль – сбиться с пути – захватила его. Превратилась в очередную манию. Может быть, в этом и ответ – потерять себя – не вполсилы, как теряют ключ от машины или бумажник, а в фундаментальном, глубоком смысле. Буквально пропасть, потеряться среди незнакомых мест, где не утешат знакомые лица. Идея была романтической и сравнительно обычной для его возраста – хотя тогда он этого не знал.

Он потеряется до конца и таким способом найдет себя. Свое настоящее «я». Раз и навсегда.

От мотеля он поехал дальше на запад и за четыре часа добрался до Чикаго. В университете Де Поля у него были друзья по школе – два брата, с которыми он учился в старших классах. Крейг и Стивен Формены. Они жили в доме на Вест-Хаддок, у реки Чикаго. Это та речка, которую на день Святого Патрика красят в зеленый цвет. В 1887 году, в предвидении Всемирной ярмарки, героические градостроители изменили ее течение, в основном чтобы избавить озеро от стока нечистот. Ныне она течет из озера Мичиган в реку Миссури.

Дэнни провел ночь, выпивая с братьями Формен в «Слоне и замке». Расплачиваясь картой Visa, он накупил на двести с лишним долларов спиртного. И Крейг, и Стивен утверждали, что Дэнни был в ту ночь в прекрасном настроении, веселом и приподнятом. По их словам, около четверти двенадцатого он познакомился в баре с девушкой и ушел с ней. Агенты Секретной службы выяснили у бармена, что девушку звали Саманта Хьюстон. Двадцать два года, училась на медсестру в Чикагском университете.

Дэнни провел в Чикаго двенадцать дней. Из них четырежды ночевал у Саманты, восемь раз – в доме Форменов. 17 марта он смотрел матч «Быков» с «Гризли» в спортивном центре, на третьем ряду: отец подарил Стивену и Крейгу сезонный абонемент. Я видел запись той игры. В середине второго периода в кадр попало лицо Дэнни. Когда «Гризли» взяли тайм-аут, камера переключилась на толпу и поймала смеющееся лицо моего сына. Он держал в руке пиво и щурился, блестя глазами. Кадр длился 3,1 секунды. Я смотрел его больше ста раз. Мой сын выглядел на нем веселым и легким. Что, если бы он остался в Чикаго? Мог бы перевестись в Де Поля. Уровнем ниже Вассара. Мы бы посердились, но поняли. Он мог бы жить с Форменами и ухаживать за Самантой. Они могли пожениться, завести детей. Он стал бы думать по-чикагски, одеваться по-чикагски: шляпы, перчатки, пиджаки с широкими плечами…

Вместо этого утром 28 марта он забрался в свою «хонду». Стало теплее, весна уже прокрадывалась в северные холода. Простоявшая девять дней машина не заводилась, Крейгу пришлось дать ей прикурить от аккумулятора своей «Тандры».

Загрузив свой побитый сундучок, Дэниел Аллен двинулся на запад по трассе 80 к городу Айова.

Меня разбудил ветер. Открыв глаза, я посмотрел на часы: четверть четвертого ночи. Сердце часто билось. В комнате было тихо. Мне снился Дэнни. Фрэн спала рядом, сбросив одеяло. Подушку она зажала между коленями, голые бедра были гладкими и теплыми. Сколько ночей я спал головой у нее на животе? Темнота была живой, наполнялась ее легким дыханием. Я взглянул на панель сигнализации. Мы установили ее после ареста Дэнни. Были угрожающие звонки, письма. У дома круглые сутки вертелись незнакомые машины. Но огонек на стене горел зеленым светом – пока нам ничего не грозило.

Я встал с постели. На миг закружилась голова, и я придержался за стену. Был сентябрь, после убийства Сигрэма в Лос-Анджелесе прошло три месяца – три месяца, как я сидел на больничной постели, касаясь щеки сына. Где содержат Дэнни, не сообщали. Я написал запрос, сославшись на Акт о свободе информации, но мне ответили, что информация совершенно секретная. Неделю назад министерство юстиции предъявило ему обвинение – в убийстве первой степени и двадцати двух террористических актах. Первое публичное слушание предстояло в четверг в федеральном суде Лос-Анджелеса. Мы летели туда завтра. Фрэн решила взять близнецов. Мюррей обещал, что перед судом нам разрешат встретиться с Дэнни, и она хотела, чтобы мальчики его повидали.

Как он будет выглядеть? Бородатый скелет? Джон Уокер Линд после месяца в афганской темнице?

Стараясь не разбудить Фрэн, я вышел в прихожую. Дети спали в своих комнатах. Я смотрел, как они дышат, и мне хотелось лечь рядом, обнять их и никогда не отпускать. Но я медленно, держась за перила, стал спускаться вниз. Мое пятидесятилетие промелькнуло в хаосе после убийства. Фрэн хотела устроить мне праздник, но я велел ей не глупить. Пятьдесят лет. Возраст расцвета для мужчины, силы и бодрости. Я держал себя в форме, каждый день разрабатывал тонкую моторику. Но за месяцы, прошедшие с ночи, когда я сидел на кровати Дэнни, стал замечать перемены. Волосы на лобке поседели. Кожа под подбородком стала отвисать. Вполне естественно для человека моего возраста, но я невольно видел в этом знак поражения. В глубине души я сдался.

Когда мы стареем, наши мышцы теряют силу и гибкость. Метаболизм замедляется, становится труднее поддерживать вес. По ночам, когда не спалось, я лежал, представляя, как ветшают мои моторные нервы. Я с каждой секундой терял скорость реакции. Утрачивал координацию глаз-рука, чувство равновесия тоже. Пока все давалось легко, но через десять лет я, может быть, не сумею без чужой помощи вдеть нитку в иголку.

Я прошел в кухню, включать свет не стал, ориентируясь на ощупь и по памяти. Открыл холодильник, подумал, не выпить ли молока. Мои кости ежесекундно теряли кальций. Я каждый день принимал витамины. Пил больше молочных продуктов, чем в детстве. Это лишь давало отсрочку, оттягивало исполнение приговора. Но ведь именно этого мы добиваемся от неизбежного. Прошли дни, когда я, надев шорты, бегал по району. В первые недели после события мы попали под жесткую атаку прессы. Нас донимали, ломали почтовый ящик. Ветровое стекло моей машины залили краской из баллончика. Наш номер телефона удалили из справочника, но все равно нам звонили фанатики, обливали ненавистью и невнятно угрожали. Когда пошли слухи о скором суде, пресса удвоила число операторов. Они хотели знать, что мы чувствуем, чем держимся. Говорили ли с сыном? Программы новостей требовали пищи двадцать четыре часа в сутки. Интернет-сети стремились поддерживать активность пользователей. Стоило выглянуть из-за шторы, и я видел минимум один фургон видеосъемки и скучающих репортеров, дожидавшихся, чтобы хоть что-то произошло.

Через десять лет после того как два ученика расстреляли своих одноклассников в средней школе Колумбайн, мать одного из убийц, Сьюзен Клеболд, нарушила молчание. Она писала: «Все это время я испытывала страшное унижение. Я месяцами не могла прилюдно назвать свою фамилию. Я прятала глаза. Дилан был плодом всей моей жизни, но его последний поступок показывал, что он так и не научился отличать добро от зла».