касалось религии, истинной и святой христианской веры, а засим с обильными слезами исповедался и покаялся и, хотя и не в силах был стоять на ногах, все же, поддерживаемый руками друзей и слуг, пожелал благоговейно причаститься св. даров вне своей постели. Когда же прибыл король, который имел обыкновение часто и милостиво его навещать, Леонардо из почтения к королю, выпрямившись, сел на постели и, рассказывая ему о своей болезни и о ее ходе, доказывал при этом, насколько он был грешен перед Богом и перед людьми тем, что работал в искусстве не так, как подобало. Тут с ним случился припадок, предвестник смерти, во время которого король, поднявшись с места, придерживал ему голову, дабы этим облегчить страдания и показать свое благоволение. Божественнейшая же его душа, сознавая, что большей чести удостоится она не может, отлетела в объятиях этого короля»[170].

Репрезентация кончины Леонардо, созданная Вазари, стала весьма популярной и в 1818 г. послужила сюжетом для картины французского художника Ж. Энгра. Однако за четырнадцать лет до создания этого полотна К. Аморетти доказал, что она является историографическим мифом[171]. Ничего подобного не сообщает Мельци, очевидец кончины Леонардо 2 мая 1519 г., который описал ее в отправленном во Флоренцию письме к сводным братьям художника 1 июня. В то же время из документов королевской канцелярии следует, что в день смерти Леонардо король находился не в замке Амбуаз, а в Сен-Жермен-ан-Лэ и, видимо, получил известие о смерти художника от Мельци, о чем свидетельствует четверостишие, приведенное в «Гротесках» Ломаццо:

Плакал Франциск, король Франции,

Когда Мельци ему сказал, что умер

Винчи, который в то время, когда в Милане проживал,

Вечерю, которая все другие работы превзошла, написал[172].

Возможно, легенда о кончине гения на руках короля возникла потому, что Франциск относился к Леонардо с большим почтением и впоследствии, по свидетельству скульптора Бенвенуто Челлини [1500–1571], говорил, что на свете вряд ли нашелся еще один человек, который также разбирался бы в скульптуре, живописи и архитектуре и был бы при этом «величайшим философом»[173]. Могила Леонардо в церкви Святого Флорентина, где он был погребен, согласно завещанию, в августе 1519 г., была разграблена после революции 1789–1794 гг.; предполагаемые его останки были найдены в 1860-х гг. и захоронены в часовне Святого Губерта в Амбуазском замке.

Мы привели основные факты творческой биографии Леонардо, но даже простое перечисление их порождает ряд вопросов, наиболее важным из которых является вопрос, можем ли мы в свете этих фактов дать цельную реконструкцию его личности. С одной стороны, его биографы щедро предоставляют информацию для этого. «…Он был прекрасен собою, пропорционально сложен, изящен, с привлекательным лицом. Он носил красный плащ, длиною всего до колен, хотя тогда были в моде длинные одежды. До середины груди ниспадала прекрасная борода, вьющаяся и хорошо расчесанная», – писал «Аноним Гаддиано»[174]. Вазари дополнил этот портрет сообщением, что он мог укротить даже безумную ярость и был настолько силен, что правой рукой мог смять, как свинец, прикрепленное к стене железное кольцо или согнуть конскую подкову, а также добавлял, что он привлекал друзей щедростью и поддерживал каждого из них, словно людей с выдающимися качествами. Особый интерес представляет его описание характера Леонардо: «…Он был настолько приятным в общении, что привлекал к себе души людей. Не имея, можно сказать, ничего и мало зарабатывая, он всегда держал слуг и лошадей, которых он очень любил предпочтительно перед всеми другими животными, с каковыми, однако, он обращался с величайшей любовью и терпеливостью, доказывая это тем, что часто, проходя по тем местам, где торговали птицами, он собственными руками вынимал их из клетки и, заплатив продавцу требуемую им цену, выпускал их на волю, возвращая им утраченную свободу. За что природа и решила облагодетельствовать его тем, что, куда бы он ни обращал свои помыслы, свой ум и свое дерзание, он в творениях своих проявлял столько божественности, что никогда никто не смог с ним сравняться в умении доводить до совершенства свойственные ему непосредственность, живость, доброту, привлекательность и обаяние»[175].

С другой стороны, даже признанные специалисты по эпохе Возрождения затруднялись дать психологическую характеристику личности Леонардо исходя из имеющегося источникового материала. Например, Я. Буркхардт писал, что «грандиозные контуры личности Леонардо мы обречены навек лишь отдаленно предполагать»[176]. К. Кларк охарактеризовал Леонардо как «Гамлета истории искусств», образ которого «каждому приходится создавать для себя заново»[177]. А.К. Дживелегов отмечал, что все факты скорее говорят о том, каким он хотел показать себя, чем о том, каким он был в действительности: «Мы никогда не застанем Леонардо за каким-нибудь непроизвольным поступком, за действием, совершенным в состоянии какого-нибудь аффекта. Он никогда не станет бросать досками в папу, пришедшего посмотреть не совсем оконченную работу, как делал Микеланджело, никогда не ударит кинжалом “между шейным и затылочным позвонком” досадившего ему человека, как Бенвенуто Челлини, никогда не запустит чернильницей в черта, как Лютер. Он всегда владеет собой и избегает всего, что похоже на эксцесс»[178].

Между тем еще в конце XIX в., когда психология только завоевывала статус самостоятельной научной дисциплины, французский профессор Г. Сеайль [1852–1922] опубликовал опыт психологической биографии Леонардо (1890). Однако, несмотря на основательное изложение его жизни и творчества, его оценки так и не вышли за рамки литературно-художественных рассуждений, в чем можно убедиться, приведя несколько примеров.

«Природа, кажется, любовно трудилась, чтобы в его лице проявить настоящего человека. В эпоху, страстно увлеченную красивыми линиями и формами, он прославился своей красотой, которая казалась не менее божественной, чем его гений (Вазари). Его тело, как его ум, казалось парадоксом. В нем соединялись сила и ловкость, изящество и величие. Столетием раньше он мог бы, если бы такая фантазия удовлетворяла его честолюбие, сделаться основателем какой-нибудь владетельной династии, наверно, был бы самым красивым и невозмутимым из итальянских кондотьеров. Красота его дополнялась всеми дарованиями, которые еще больше выделяют ее: он обладал всем, что она обещала. Согласно его собственным взглядам, можно сказать, что тело было первым шедевром его души. Будучи чудесным рассказчиком, он владел всеми тайнами этого тонкого искусства. Как красноречивый и остроумный собеседник, он оживлял беседу комическими анекдотами и неожиданными сопоставлениями; он умел вызывать улыбку на устах великосветских дам Флоренции и Милана и заставлял хохотать до упаду крестьян; наблюдая своих слушателей, читая их мысли на их лицах, он по своему желанию настраивал их души, увлекая их за собою. Как музыкант и поэт,