Этот хаос разнузданных личных страстей, руководимых случайностью, не мог служить материалом для высокого и светлого ума Леонарда»[182].

Сеайль остановился на интеллектуальных особенностях развития Леонардо. Фрейд пошел дальше, сконцентрировав внимание на психосексуальных аспектах формирования личности. Можно сказать, что они использовали разные парадигмы интерпретации, условно рационалистической и иррациональной. «Если биограф в самом деле хочет проникнуть в понимание душевной жизни своего героя, он не должен, как это бывает в большинстве биографий, обходить молчанием из скромности или стыдливости его половую своеобразность», – утверждал Фрейд. Своеобразность же заключалась в том, что «даже о каком-нибудь духовном интимном отношении его с женщиной, какое было у Микеланджело с Викторией Колонной, ничего не известно». Справедливость слов Фрейда подтверждает история взаимоотношений Леонардо с Изабеллой д’ Эсте, которая продолжала интересоваться творчеством художника до конца его жизни, но так и не получила заказанный ею портрет. Фрейд обратил внимание на документы из центрального архива Флоренции, которые стали известны биографам Леонардо в начале 1880-х гг. и были опубликованы в 1896 г., и на основании них сделал вывод, что «когда он жил еще учеником в доме своего учителя Вероккио, на него и других юношей поступил донос по поводу запрещенного гомосексуального сожития. Расследование окончилось оправданием. Кажется, он навлек на себя подозрение тем, что пользовался как моделью имевшим дурную славу мальчиком»[183].

Компрометирующий эпизод, о котором упоминает Фрейд, имел место в апреле 1476 г., когда был сделан анонимный донос, в котором Леонардо и еще несколько человек обвиняли в связи с юношей «легкого поведения» Якопо Сальтерелли. Местная «полиция нравов», которая была создана «хранителями нравственности монастырей города Флоренции и ее округи», привлекла Леонардо к суду вместе с тремя другими фигурантами этого дела. Возможно, донос был сделан с целью дискредитации Медичи, поскольку в число обвиняемых входил Леонардо Торнабуони по прозвищу Il Teri, родственник матери Лоренцо Великолепного. На первом слушании дела да Винчи был условно оправдан. В июне того же года аноним повторил донос, но, поскольку никаких других доказательств представлено не было, обвинение сняли[184].

Впрочем, этим эпизодом «компромат» на Леонардо не исчерпывается. В письме сеньора Болоньи Джованни II Бентивольо (1463–1506), написанном в феврале 1479 г. Лоренцо Великолепному, сообщается о некоем Паоло ди Леонардо да Винчи из Флоренции, который за порочный образ жизни и связь с «дурной кампанией» был выслан из родного города, а затем попал в тюрьму в Болонье, где продолжал постигать искусство художника (маркетри), изучать которое начал во Флоренции[185]. Предполагается, что в письме Бентивольо речь шла об одном из учеников Леонардо, но трудно понять, какую роль сам маэстро мог играть во всей этой истории, в какую дурную кампанию попал Паоло, существовала ли эта кампания в мастерской Леонардо или за ее пределами. Если предположить, что под «дурной кампанией» подразумевались Леонардо и его окружение, это могло бы предоставить повод к размышлению о том, почему художник стал одним из обвиняемых в деле Якопо Сальтерелли. Одна из записей Леонардо в Атлантическом кодексе, относящаяся к более позднему времени: «Когда я сделал мальчика Христа, вы ввергли меня в заключение, теперь, если я сделаю его большим, вы поступите со мною хуже». Предполагается, что в этой записи речь идет об одной из работ Леонардо, моделью для которой мог быть Сальтерелли[186]. В пользу гипотезы Фрейда есть еще одно, хотя и ненадежное доказательство: неразборчивая запись самого Леонардо о некоем Фиораванти ди Доменико во Флоренции, которого он называет «любимейшим, сколь и мой…»[187], однако дефектность записи не позволяет сделать из нее какие-нибудь обоснованные выводы.

Как бы то ни было, нельзя говорить о том, что дело Сальтерелли или сумасбродства Паоло нанесли какой-нибудь серьезный ущерб репутации Леонардо и его боттеге. Напомним, что в 1478 г. он получил заказ на роспись алтаря во дворце Синьории, а в 1481 г. – заказ на картину «Поклонение волхвов» от одного из самых состоятельных флорентийских монастырей. Флоренция в эпоху кватроченто не была обделена талантами и вряд ли столь авторитетные заказчики стали бы доверять художнику с подмоченной репутацией, даже несмотря на усилия Пьеро да Винчи. С другой стороны, несмотря на преследования со стороны церкви, гомосексуализм был не экстраординарным явлением, а отличительной чертой флорентийской «богемы»: подобные обвинения предъявлялись скульптору Донателло, придворному поэту Лоренцо Великолепного Анджело Полициано, Сандро Боттичелли, а позднее Микеланджело Буонарроти и Бенвенуто Челлини[188]. Так что в гипотезе Фрейда нас должны шокировать не столько приписываемые Леонардо гомосексуальные наклонности, сколько обвинение в сексуальной связи с учениками. По этому поводу Фрейд пишет следующее: «Когда он стал мастером, он окружил себя красивыми мальчиками и юношами, которых он брал в ученики. Последний из этих учеников, Франческо Мельци, последовал за ним во Францию, оставался с ним до его смерти и назначен был им его наследником. Не разделяя уверенности современных его биографов, которые, разумеется, отвергают с негодованием возможность половых отношений между ним и его учениками как ни на чем не основанное обесчещение великого человека, можно было бы с большей вероятностью предположить, что нежные отношения Леонардо к молодым людям, которые по тогдашнему положению учеников жили с ним одной жизнью, не выливались в половой акт. Впрочем, в нем нельзя и предполагать сильной половой активности»[189].

Предположение Фрейда опирается на слова Вазари, что «в Милане Леонардо взял в ученики Салаи, который был очень привлекателен своей прелестью и своей красотой, имея прекрасные курчавые волосы, которые вились колечками и очень нравились Леонардо»[190]. Салаи, которого он назвал «лжецом, воришкой, упрямцем и жадиной» (ladro, bugiardo, ostinato, ghiotto), крал буквально все, что плохо лежало, обворовывая не только своих товарищей, но и учителя. О его проделках можно узнать из Парижского кодекса C (fol. 15v), где Леонардо написал следующее: «Джакомо поселился у меня в день Магдалины в 1490 г. в возрасте десяти лет. На второй день я велел скроить для него две рубашки, пару штанов и куртку, а когда я отложил в сторону деньги, чтобы заплатить за эти вещи, он эти деньги украл у меня из кошелька, и так и не удалось заставить его признаться, хотя я имел в том твердую уверенность. 4 лиры. На следующий день я пошел ужинать с Джакомо Андреа, и этот Джакомо поужинал за двух и набедокурил за четырех, ибо он разбил три графина, разлил вино и после этого явился к ужину вместе со мной. Равно 7 сентября он украл у Марко, жившего со мной, штифт ценою в 22 сольдо, который был из серебра, и он его