Хик-Хик поднял голову и увидел, что на него, свесив голову под стойку, смотрит Коротыш. Кровь стекала из его полуоткрытого рта, полного колючек-зубов. Между зубами виднелся бесконечно длинный язык, влажный, как червь, ярко-багрового цвета. Глаза с обожженными веками смотрели прямо на него, и Хик-Хику на миг показалось, что чудовище на него набросится. Но нет. Ничего подобного. Коротыш был самым послушным из всей команды и хотел одного: получать все новые и новые приказы, выполнять их, бросаться в атаку.

Хик-Хик просидел под стойкой целую вечность, прежде чем решился вылезти из укрытия. Он знал, что, поднявшись на ноги, увидит весьма неприглядную картину, но нельзя же было оставаться там навсегда. И он потихоньку выпрямился в полный рост. Против собственной воли.

Зал представлял собой длинный прямоугольник. Все его уголки, вплоть до самого потолка, были забрызганы кровью. Пол напоминал рыночную свалку, куда мясники выкидывают требуху, которую даже собаки не жалуют, но здесь куски мяса, конечностей и внутренностей принадлежали человеческим существам.

Хик-Хик окликнул Кривого, Коротыша и остальных и вышел из осталя Касиана, ужасаясь увиденному. Он бежал, поскальзываясь на лужах крови, не оборачиваясь назад и желая одного: скорее уйти как можно дальше от этого места.

Неподалеку от осталя его поджидала гусыня. Она взобралась на один из валунов, тут и там белевших на лугу вокруг постоялого двора. Птица была вся в крови, словно перо, которое окунули в чернильницу, когда же она размахивала крыльями, на траве появлялись алые брызги. Гусыня кричала:

«Га-га-га! Га-галерник! Га-губитель! Га-убийца!»

Хик-Хик помчался вниз по тропинке, грибы последовали за ним. Бежать, бежать отсюда скорее. Из пастей четырех чудовищ доносился странный звук, похожий на стрекотание гигантского сверчка: рик, хик, рик, хик. Хрик, хик, хик!

Убежать, скрыться. Удирай, Хик-Хик! Ему хотелось выкинуть из головы страшные картины. Он несся вниз по каменистому склону и остановился лишь тогда, когда оказался на довольно широкой ровной дороге, изрезанной бороздами от колес. Увиденное в остале так его потрясло, что он не понимал, где оказался. А оказался он на дороге, которая соединяла долину с Францией и Испанией. Вдали послышался стук копыт, и Хик-Хик из предосторожности забрался на голову Кривого.

Это были первые дилижансы, которые покинули Велью после зимнего плена. В двух экипажах сидели пассажиры – мужчины и женщины, они направлялись в Тарбу, ближайший городок во Франции, чтобы навестить родных или заключить новые сделки. Потом, когда их будет допрашивать гражданская жандармерия, все опишут одну и ту же картину. Какой-то бородатый мужчина, похожий на пирата, в черном пальто и котелке восседал на человекоподобном монстре, невероятном существе с огромной, как мельничный жернов, головой. В левой руке человек держал пистолет, из которого выстрелил в небо. И, конечно, всем врезалось в память, как замерли лошади, и кричать им – но, но, но! – было бесполезно. А еще все помнили странную речь, произнесенную незнакомцем.

Когда пассажиры увидели нападавших, кровь застыла в их жилах. Густой и терпкий грибной дух мог бы заставить лошадей понести, но, к счастью, их глаза закрывали шоры, а к мордам были привязаны мешочки с овсом, что не позволяло им услышать запах, исходивший от странной компании. Хик-Хик выстрелил только для того, чтобы экипажи их не задавили, но путешественники решили, что на них напали. Они выскочили на дорогу и выстроились вдоль экипажей, прижавшись к ним спинами и подняв руки вверх.

Хик-Хик, восседавший на Кривом, приблизился к шеренге напуганных мужчин и женщин. Бойня в остале привела его в такое возбуждение, что он пустился разглагольствовать с особым пафосом. Наш герой приказал им ничего не бояться и объявил, что они – первые люди, которых он осчастливливал, вербуя для службы Идеалу. От них требовалось покинуть фабрики, где их эксплуатировали беспощадные капиталисты, и отправиться в горы, чтобы основать временную самоуправляемую изократическую Республику и жить свободной жизнью, пока не грянет мировая революция. Наступит этот решающий момент очень скоро благодаря отряду товарищей – первой искры будущего пожара и защитников Идеала.

Пассажиры не поняли ни слова. В долине не было ни одной фабрики и ни одного капиталиста. Им бы в голову не пришло покинуть свое единственное достояние – свои остали – и отправиться жить под открытым небом, да еще и под охраной чудовищ с цилиндрическими телами и конечностями, сплетенными из корней. Хик-Хик не понимал, почему эти люди не проявляют энтузиазма. Они лишь тянули вверх руки, смотрели на него испуганными глазами и разевали рты, словно дохлые рыбы. Все так и стояли, не двигаясь, как вдруг тишину нарушил какой-то звук. Это заплакал ребенок. Одна из женщин держала его на руках.

Хик-Хик почувствовал на своих плечах груз страшной вины. Он посмотрел на экипажи и на людей, стоявших с поднятыми руками. Зачем ему вся власть мира, если плачет дитя? Он и на дороге-то оказался по чистой случайности. А потому он поступил своим излюбленным способом: пустился наутек. Хик-Хик бросился бежать в лесную чащу, грибы ринулись вслед за ним, и в один миг отряд исчез, словно проглоченный лесом.

Пассажиры, все еще не решаясь нарушить молчание, опустили руки и переглянулись, будто спрашивая друг на друга, не явилась ли им нечистая сила. И, возможно, они были недалеки от истины, потому что один из возничих с высоты своих козел сказал на окситанском наречии: «Авем агут форса астре», что означало: «Нам сильно повезло». А потом добавил еще одно слово, которое знали все мужчины и женщины долины, слово страшное и точное: менайроны[3].

На следующий день после нападения на дилижансы Хик-Хик чувствовал себя смешным и жалким. Ему не удалось никого завербовать, однако это не слишком его огорчало: у этих людей недостаточно развито чувство классовой принадлежности. Но бедняга никак не мог выбросить из головы бойню в остале и гибель пурпуров.

Хик-Хик уселся на каменную скамью возле пещеры, закурил и стал наблюдать за грибами. Моросил мелкий дождик, и Кривой с двумя приятелями, застыв неподвижно, впитывали воду. А Коротыш, напротив, ни минуты не стоял на месте. Пока остальные благоговейно замерли под дождем, он вел себя как мальчишка во дворе: бегал туда-сюда в радостном возбуждении, катался по глинистой земле и забавлялся с собственными телом, словно еще не привык ко всем этим локтям и коленкам. Пальчики ног зацеплялись за пальцы рук, Коротыш падал и путался в собственных конечностях. Сцена напоминала игру котят, которая поначалу выглядит забавно, но быстро надоедает. Хик-Хик следил за ней остекленевшим взглядом, не в силах забыть страшную смерть контрабандистов, выкинуть из головы лужи крови и плоть, разодранную в клочья. «Забудь все это, – сказал он себе, – и подумай о ней».