я однажды пришла к нему в общежитие, и мне очень захотелось, чтобы он стал моим мужем, я даже мечтала от него ребёночка родить. Влюбилась, наверное. Целую ночь я помогала ему.

— Как это «помогала»? — изумился Игорь.

— Ну, как, как? — ласкала его, целовала, возбуждала. Целую ночь мы тешились. На утро сосед его, с другой комнаты, говорит нам: «Ну, вы даёте, целую ночь скрипели кроватью!»

Тогда-то я и забеременела от Юрчика. А он побоялся ехать за мной. Ему ещё год оставался учиться. Он сдрейфил, о загсе не могло быть и речи. И я начала свою производственную деятельность беременной безмужней девкой в Средней Азии, куда меня определили в Москве, в геологическом центре. И вот я уже в вагончике на буровой, и глажу со страхом свой живот.

За мной сразу же стал усиленно ухаживать шофёр, готов был прямо жениться на мне, а я боюсь ему сказать, что беременна. Тут повариха говорит: «Да ведь я могу тебе аборт сделать». «Как, прямо здесь в поле?» — удивилась я. «Да, прямо здесь. Надо мыло и ещё кое-что ввести тебе в матку — и делу конец». И я решилась. Она сделала мне аборт, хотя большой срок беременности был. Закопали мы с поварихой ребёнка в степи. А собаки отрыли и таскали в зубах остатки.

— Да как же ты могла это видеть и пережить?! — воскликнул Игорь.

— А вот смогла, и до сих пор кошмар этот в глазах стоит.

Тем временем мой ухажёр сделал мне официально предложение. Я говорю ему: «Ты знаешь, я же сделала аборт». А он: «Могла бы и не делать, родила бы и всё, пусть себе живёт с нами», «Знать бы это раньше», — подумала тогда я. Но дело было сделано. А вскоре я забеременела уже от него.

— Да знаю я твоего мужа-благодетеля, — не выдержал Игорь. — Он мне сам рассказывал, хвастался, как тебя поимел первый раз, мы тогда с ним делали откачку скважины за посёлком. Ехали вы по полю, он остановил машину, залез под кузов и говорит тебе: «Подай монтировку, здесь надо кое-что поправить». Ты наклонилась, подавая монтировку, он схватил тебя и подмял под себя.

— Понравилась я ему: давай, говорит, поженимся. Тогда-то я и скрыла, что беременна, а может, зря. Хотя, какой он был мужик. Непутёвый, безответственный. Намучилась я с ним.

Родился ребёнок. Работать я не смогла. Мы определились у его родственников. Зарабатывал он мало. Мотался на машине по командировкам. Жили мы с сыном впроголодь, даже молока не на что было купить. И вот однажды стою я на улице с ребёнком, подъезжает он на машине, а в кабине у него девка. Мы заговорили с ним, а она встрела: — Так ты что, женат, что ли? И ребёнок это твой? Какого же ты хрена молчал? — хлопнула дверцей и ушла.

Я оторопела: — «Ничего себе, думаю, каков гусь? Значит, я сижу с ребёнком дома, денег нет, мы голодные, ведь он дал мне всего пять рублей несколько дней назад, а он наслаждается с бабой?». «Ах, вот ты как? — возмутилась я, — Ещё и изменяешь мне, кобель голоштанный? Подожди, теперь и меня не удержишь, паршивец этакий!» Вот тогда-то я и отреклась от него. И начала ему изменять направо и налево.

Ребёнка я отвезла к матери, а сама поехала на полевые работы зарабатывать деньги, с того момента и начались мои полевые любовные похождения. Было даже так: он, непутёвый муж мой, на смене подносит трубы буровому мастеру, а я в это время в вагончике с радистом любовь играю. И так было всегда.

— А мужику твоему никто ничего не рассказывал?

— Выходит так.

— А ты не боялась, что он застанет?

— Боялась. Но его я уже ненавидела за то, что изменял мне, когда я голодала с ребёнком.

Я перестала его уважать, тем более что он и работать-то толком нигде не мог. Денег получал мало, да и то пропивал. Мужиком оказался никудышним. Всё легло на мои плечи. Моталась я по полям с буровиками, а он компрессорщиком был, а то и просто подсобным рабочим. Образования тоже никакого. Единственно что — на мордашку был смазливым, а так — пустоцвет. Плюнула я на него, хотя и жили вместе. Мне даже кажется, что второй ребёнок не от него, а от того радиста, слишком он отличался от других детей.

— А что, твой муж, не видел разницы?

— Ему было всё равно.

Детей у меня трое. С детства ни к чему не стремились — учились кое-как, в отца пошли. Средний — поумней и способней, но робость в нём какая-то была. Свекровь, бывало, говорила: «Не наш это ребёнок, наши-то — упитанные, мордастые, а этот смарчок». Стеснительный очень. Особенно с девушками. Неуверенность в нём навсегда осталась. Так и живёт бобылём. Влюбился ещё в школе в одноклассницу, она отвергла его, а он оказался однолюбом. Так и сохнет по ней всю жизнь.

Радист был старше меня, такой видный, солидный. Всё вспоминал бухгалтершу блондинку из конторы. Рассказывал, как ему было с ней хорошо, имея в виду секс.

Ещё про одного забыла сказать. Это было на практике тоже на востоке, куда мы попали с подругой. Но пришлось расстаться, нас раскидали по буровым — документировать скважины. Я попала в отряд ручного бурения. Время шло к осени, было ещё тепло. Спали прямо на земле под открытым небом. У всех в отряде, кроме меня, были спальные мешки. Сначала это не играло роли — я спала на матрасе, и укрывалась байковым одеялом. Но вскоре резко изменилась погода, похолодало, и по ночам я стала мёрзнуть. Один парень, не помню уже имени, всё поглядывал на меня, заметил, что мне не совсем уютно, и, как бы, между прочим, сказал: «А у меня спальник двухместный, может, переселишься ко мне, вдвоём будет теплее». «Мог бы и просто предложить свой мешок», — ответила я. «Но ведь тогда и я, как ты сейчас, буду мёрзнуть, а так обоим будет хорошо». И ночью я залезла к нему в спальник.

— Это было после Юрчика? — спросил Игорь.

— Нет, это было после хачика.

— Так Юрчик у тебя был не третий, а четвёртый?

— Выходит так.

— И ты спала в мешке с этим доброжелателем прямо при всех?

— Да, при всех, посреди голой степи. Было холодно.

— Так как же его звали?

— Говорила же, что не помню. Забыла. Помню, что сильно мёрзла, а с ним было тепло. По необходимости залезла в спальник.

— Да что же