– Эти железки скоро мне все карманы пообрывают! Да еще всю дорогу по одной штуковине колотят, – того и гляди перебьют.

Блондин с курчавой головой угодливо хихикает, а владелец гранат, осмотревшись и не найдя другого подходящего места, кладет их на стол. После этого он подходит к спящим и стучит носком ботинка по их подошвам.

– Вставай, хлопцы! Так и пришествие господа бога можно проспать!

Береза вскакивает на ноги сразу и, хлопая спросонья глазами, выжидательно смотрит на гостей. Голубь же невнятно мычит, будто его отрывают от сладчайшего сна. И только после того, как его потревожили еще раз, он, недовольно морщась, встает и обводит незнакомцев настороженным взглядом.

– С кем имею честь? – хрипло бурчит он.

– Перед вами Сорочинский Павел Софронович, начальник штаба повстанческого отряда атамана Ветра, – уставившись немигающим взглядом в лицо Голубя, весомо произносит крепыш.

Голубь становится смирно и без тени прежнего недовольства, четко по-военному рапортует:

– Уполномоченный Бережанского губповстанкома Григорий Голубь! С особым поручением к атаману Ветру.

– Рад видеть в наших краях! – пожимая широкую лапу Голубя, говорит без особой, впрочем, радости Сорочинский. – Прошу знакомиться: мой ординарец Яков Вороной, а это – Тарас Муха, начальник связи отряда и самый веселый человек среди повстанцев.

Как бы подтверждая слова своего начштаба, Муха чуть ли не до ушей растягивает рот и щурит от удовольствия глаза.

– Кстати! – будто внезапно вспомнив что-то, спохватывается Сорочинский. – А чем вы можете подтвердить, что вас направил к нам именно губповстанком?

Такое впечатление, что вопрос задан как бы невзначай, единственно для того, чтобы как-то поддержать разговор. И только взгляд Сорочинского, взгляд цепкий и испытующий, говорит о том, что это далеко не так. Вороной и Муха, следуя своему командиру, также впериваются взором в Голубя. Вороной – спокойно и даже равнодушно, Муха – насмешливо сощурив глаза, будто ожидая начала какой-то невероятно веселой проделки. Однако весь этот перекрестный огонь сразу трех пар глаз не оказывает на Голубя заметного воздействия. Чувствуется, что бывал он в переделках похлеще этой и имел дело с людьми поважнее Сорочинского.

– Если вы думаете, – тщательно подбирая слова, медленно произносит Голубь, – что арестантам, собравшимся бежать, в Сосницкой милиции выдают на дорогу подтверждающие их личность документы, то, должен вас уведомить, вы крупно заблуждаетесь. Это может подтвердить и ваш товарищ, – Голубь кивает в сторону Березы. – Насколько мне известно, ему тоже не выдали документ.

– Допустим, Березу мы и без документов знаем как облупленного, – явно подражая Голубю, так же медленно выговаривает Сорочинский. – А вот как быть с вами? Кто нам подтвердит вашу личность? И почему мы ни с того ни с сего должны верить вам?

– А вы попросите подтвердить мою личность тех трех милиционеров, которых не так давно здесь, в ваших краях, я ранил и отправил на тот свет. Может, слышали? Дело было у Выселок и в Соснице. Или поинтересуйтесь у того милиционера, который ранил меня. Насколько я помню, его фамилия Шмаков. Вам этого мало, пан Сорочинский?

Хотя Голубь старается говорить по-прежнему спокойно, чувствуется, что он не на шутку раздражен и с трудом сдерживается, чтобы не вспылить.

– Зачем вам нужен атаман Ветер? – меняет направление разговора Сорочинский.

– Мне поручено сказать об этом лично Роману Михайловичу.

– Хорошо! – восклицает радушно Сорочинский. – Вы меня убедили. Будем считать, что с документами у вас все в порядке. Три подстреленных милиционера – это действительно убедительнее любого документа. Словом, я вам верю. А теперь… я, конечно, извинюсь, – в голосе Сорочинского слышатся чуть ли не просительные нотки, – но мне хотелось бы потолковать кое о чем с моими хлопцами.

Столь неожиданная и резкая перемена в поведении Сорочинского должна была бы по крайней мере насторожить Голубя, но он, то ли не заметив этой перемены, так как находится в явно возбужденном состоянии, то ли не придав ей особого значения, лишь равнодушно пожимает плечами:

– Дело хозяйское.

– Ты, Федось, тоже иди сюда, – говорит Сорочинский, обращаясь к Березе, и отступает в дальний угол комнаты. К нему подходят Вороной и Муха. Сбившись в плотный кружок, все четверо начинают о чем-то возбужденно шептаться. Однако как ни напрягает слух Голубь, расслышать ему ничего не удается.

На стене позади шепчущихся бандитов покачивается большая тень. Временами она напоминает силуэт не то верблюда, не то вола. Голубь от нечего делать начинает рассматривать это постоянно меняющееся причудливое изображение. И тут до его слуха долетает взволнованный шепот не в меру увлекшегося начштаба:

– Да нам, хлопцы, просто повезло с этим «уполномоченным»! Другого такого случая не будет. Что тут думать? Все равно скоро всем нам хана будет. Не сегодня так завтра чекисты прихлопнут. Иного выхода, как явиться с повинной, я не вижу. А если мы еще сдадим чекистам этого типа из губповстанкома – а птица он, по всему видать, важная, – да наведем на Ветра, то я больше чем уверен, что нас помилуют. Ну как? Решайте!

Смысл услышанного не сразу доходит до сознания Голубя. Его замешательство длится не больше секунды. В следующее мгновение он делает огромный прыжок к столу, хватает одну из гранат Сорочинского и срывающимся от негодования голосом кричит:

– Откупиться мной захотели, шкуры продажные! Так вот вам! Получайте! – С этими словами, рванув кольцо, Голубь швыряет гранату под ноги боевиков, а сам, отскочив назад, распластывается на полу лицом вниз.

Проходит секунда, другая, а ожидаемого взрыва нет. Проходит еще несколько томительных секунд… Голубь медленно приподнимает голову и недоуменно осматривается вокруг. Вся четверка стоит на прежнем месте, граната лежит у их ног, и, как ни странно, никто не обращает на нее внимания. Все взоры устремлены на Голубя.

На крупном лоснящемся лице Сорочинского выражение разочарования. Вероятно, он ожидал иное продолжение своей, как ему казалось, великолепной выдумки. Невозмутимый Вороной смотрит на распростертого на полу Голубя, как и прежде, совершенно безразлично. «Прямо Царевна Несмеяна какая-то!» – мелькает в голове Голубя. Береза всем своим видом дает понять, что к этой затее он непричастен. И только Муха, зажмурив от удовольствия глаза и чуть ли не до ушей растянув рот, трясется в беззвучном смехе.

– Вставай, герой! Или подстели хоть под себя тюфяк, а то пузо простудишь! – захлебываясь от восторга, тонко по-собачьи лает он. – Железки-то эти без начинки! Ха-ха-ха! Как мы тебя?

Муха подходит поближе и даже наклоняется над Голубем, стараясь получше рассмотреть его лицо. Он уже мысленно представляет себе, как будут покатываться со смеху все, кому он будет рассказывать об этом комичном случае.

Поняв наконец, что произошло, Голубь, ни на кого не глядя, начинает медленно вставать с пола. А затем случается то, чего вряд ли кто – возможно, и сам Голубь – ожидал. Он вдруг стремительно, словно разворачивающаяся стальная пружина, выпрямляется во весь свой большой рост и одновременно с этим делает короткий и резкий взмах правой рукой снизу вверх. Неожиданный и сокрушительный удар приходится Мухе точно в подбородок. Звонко щелкнув зубами, Муха летит в воздухе несколько метров, стукается головой о стенку и, раскинув руки, растягивается на полу. Судорожно икнув, он дергает напоследок головой и затихает.