– Скорее бы уж начиналось! – икнув и вытерев тыльной стороной ладони жирный рот, хрипит Ветер. – Тогда уж я покажу этой задрипанной голоте и землю, и волю, и коммуну, и светлую жизнь. Ох, и покажу! Жрать они будут эту землю у меня…

– Да! Чуть было не забыл! – перебивает атамана Сорочинский. – Помнишь Гриценко и его жену из Выселок?

– Тех, что мы весной в собственной хате живьем зажарили?

– Их самых. Так вот. Объявилась дочка ихняя. Оксана. Тогда ее не оказалось дома… Снова в Выселках околачивается. Прислали из Сосницы секретарем сельсовета. Комсомолкой стала. Головы пацанам морочит – агитирует в комсомол поступать да комбед организовывать. Хату ей дали. Ту, что пустой стояла при въезде в село со стороны Сосницы. Очень укромное место, между прочим…

Сорочинский скалит в усмешке крупные зубы и довольно потирает руки.

– Ну что ж, придется и ей устроить «светлую жизнь», раз она так стремится к ней, – цедит сквозь зубы Ветер. – Пусть на том свете в коммунию агитирует.

– Вот именно! – поддакивает Сорочинский. – Поручишь это дело мне. – И, обращаясь уже к Голубю, продолжает, ухмыляясь: – Люблю, понимаешь, потолковать иногда с молодыми девушками о «светлой жизни». Очень любопытные беседы получаются.

Спустя какое-то время разговор возвращается к предстоящей поездке атамана в Бережанск, и Сорочинский, ни на кого не глядя, говорит неожиданно протрезвевшим голосом:

– Все это, конечно, хорошо – назначение и прочее… Но вот путешествие атамана в Бережанск… Не нравится мне все это. Сейчас брату нельзя доверять, а тут… Как-никак Роман Михайлович командир самого крупного отряда в уезде. И вот так… с бухты-барахты подвергать его жизнь опасности… Я не могу этого допустить.

Ветер перестает жевать луковичное перо и также вперивается в гостя немигающим взглядом мутных глаз. Голубь молчит и лишь блаженно усмехается. В его голове приятная легкость и пустота. Мысли перемешались, разбрелись какая куда, и тщетны все усилия собрать их в кучу.

Не дождавшись ответа, Сорочинский говорит далее, твердо и напористо:

– Словом, так. В город пойду раньше я. Мне необходимо, прежде чем туда пойдет Роман Михайлович, все увидеть и узнать самому. А для этого, Гриша, – Сорочинский доверительно заглядывает в глаза Голубю, – ты должен дать мне адрес и пароль. До двадцать пятого времени у нас еще достаточно. Так как?

– Нет, – отрицательно мотает потяжелевшей головой Грицко и мычит заплетающимся языком: – Это невозможно. Губповстанком – это вам не… какая-то там захудалая корчма, в которую в любое время может забрести каждый, кому вздумается. Вот! У нас тоже конспирация и… все такое. Туда вызывают только в случае крайней необходимости и по крайне важным делам. Вот так!

– Нет так нет! И не будем из-за такой ерунды заводить спор, – с неожиданной легкостью идет на попятную начштаба. – Давайте-ка я лучше спою вам что-нибудь. На лирику что-то потянуло, душу захотелось отвести…

18

Проснувшись, Голубь никак не может понять, где он и что с ним. Как и не может понять, отчего в его голове такая непривычная гудящая тяжесть. Он пробует открыть глаза, чтобы осмотреться, но, оказывается, сделать это не так просто. Едва он раздирает тяжелые веки, как тотчас висящий над ним потолок начинает двигаться и опрокидываться то в одну, то в другую стороны. Голубь морщится, будто ему дали понюхать нашатыря, и спешит закрыть глаза. Несколько минут лежит спокойно. Затем пытается повернуть голову набок. Но и это не удается. Голова оказывается настолько тяжелой и наполненной чем-то колышущимся, что даже незначительное движение вызывает кружение и тошноту. Голубь тихонько стонет и, боясь больше пошевелиться, замирает.

– Ну что, друг Грицко, гудит в башке? – слышится откуда-то издалека насмешливый голос Ветра. – Давненько, наверное, не употреблял?

Голос Ветра кажется Голубю слишком громким, а каждое его слово больно ударяет по голове, как будто это не слова, а тяжелые булыжники. В ответ Голубь мычит что-то нечленораздельное.

– Потерпи малость, – не стараясь вникнуть в смысл мычания Голубя, отзывается Ветер, – сейчас я тебя подлечу. Тут у нас кое-что еще имеется…

Превозмогая головокружение, Голубь медленно поднимается и садится. Берет протянутую атаманом кружку и подносит ее ко рту. В нос ударяет запах самогона. Голова Голубя судорожно дергается. Встретившись с насмешливым взглядом Ветра, Голубь заставляет себя подавить отвращение. Сделав последний глоток, он, не глядя на атамана, протягивает ему кружку и снова растягивается на лавке. Спустя минут десять он может уже смотреть и даже поворачивать голову.

На печи лежит атаманов ординарец Кострица. Свесив голову, он лузгает семечки и с любопытством рассматривает Голубя. Ветер сидит за столом и читает потрепанную книгу. Чтение ему дается нелегко. Это видно по тому, как он, напрягшись, усердно шевелит губами.

– Вставай-ка, поешь чего-нибудь, – зевнув во весь рот, лениво говорит Ветер. – А то там, в Бережанске, скажут, что мы тебя тут голодом морили.

Мутить Голубя перестает, и в голове вроде как проясняется. Он садится и, свесив голову, тупо смотрит себе под ноги.

– Успеется с едой… Устал я за эти дни чертовски, – бормочет он, оправдываясь. – Да и самогон ваш, надо сказать…

Голубь замысловато чертыхается и, расставив руки, с ожесточением потягивается.

– А где же остальные? – зевнув напоследок, спохватывается он.

– Муха на чердаке отсыпается, а Сорочинский с Вороным в город подались, – помедлив, неохотно отвечает Ветер.

– В Сосницу?

– В Бережанск.

– Вот как! – удивляется Голубь. – Это зачем же?

– Так он же говорил вчера… Проверить, действительно ли меня вызывают в губповстанком. Ну и… все такое.

– И как же он… без адреса, без пароля?

– У него там знакомый какой-то есть, то ли в самом повстанкоме, то ли из близких к нему людей. Он так и не объяснил толком – торопился…

– Все-таки пошел… – удрученно качает головой Голубь. – Давно?

– Больше часа назад.

– Кстати, который теперь час? Мои часы милиция реквизировала.

Ветер достает из кармана часы и щелкает крышкой.

– Десять часов сорок минут. – Перехватив вопросительный взгляд Голубя, добавляет: – Вечера, конечно.

– Это он настоял на этом, – первым нарушает затянувшееся молчание атаман. – Я отговаривал его. Но… Все-таки он – начальник штаба. Он отвечает за безопасность отряда. И за мою тоже. Так что, ты уж того… Сам должен понимать.

Чувствуется, что Ветер не до конца одобряет рвение своего начштаба. Он только теперь начинает задумываться над возможными последствиями его вояжа в Бережанск. Кто знает, как там воспримут его появление. Ведь это явное нарушение дисциплины. Могут посчитать, что у Ветра не отряд, а шарашкина контора…