Понимаете, мне всегда казалось, что творчество должно ранить. Талантом по-другому называется пытка. Не в этом месте. Одно собрание вокруг пресловутого стола, кофе, подаваемый сказочно милой и сладкой «ассистенткой» — блондиночкой, и откровение жалит, как медуза: у меня нет причин ощущать себя выебанным. Эта жизнь способна быть прекрасной.

Забудьте «Шоу Дика Ван-Дайка». Там не водилось обаятельных эксцентриков, отпускающих смелые шутки по поводу Мела Кули. (С другой стороны, Мурей Амстердам никогда не ширялся.)

Задействованные профи отличались крутизной, хотя они все-таки редко веселились за мой счет. Моя неискушенная попытка в черновом варианте — после того, как моя жиденькая идея (Альф обнаруживает гигантского таракана в ванной и гремит к терапевту) перекипела до относительно связного текста — вышла примерно в сто страниц.

Хорошая новость заключалась в том, что благодаря кокаиновому запасу я написал ее за полтора вечера. Плохая — получасовые шоу идут приблизительно двадцать две минуты, что рассчитано на сорок четыре страницы, две страницы в минуту — а я сочинил на целый мини-сериал. Когда я интересовался объемом, понимаете, инструктирующий чувак, заявленный редактором сценарного отдела, сообщил мне, что девяносто-девяносто пять страниц — оптимально. Как же я был невежествен, что позволил ему приколоться над моей непродвинутостью.

Люди не шли туда без хоть какого-то представления о том, как писать для телевидения. По крайней мере, до меня. В Лос-Анджелесе аж два университета — Калифорнийский Университет и Университет Южной Калифорнии, где целые курсы посвящены отработке тонкостей написания сценариев, рекламы и «драм», не говоря уже о том, какого объема должен быть комедийный сюжет.

Я элементарно не знал. И прилипчивый срам моего невежества стал еще одной причиной, почему мне пришлось накачивать медикаментами себе мозги. Другой бы купил учебник по… Но не я. Я выбрал оставаться тупым и терпеть всю дорогу к банку.

— Просыпайся и понюхай кофе, — кидается на меня раздолбайская кисточка в человеческом обличье, когда возвращает мой безразмерный текст. Настоящей злобой искрилась проволочная оправа его очков от Armani.

Мое пробное использование, колебавшееся от неопределенности к постоянству, как никогда приблизилось к статусу постоянного сотрудника с моим по-щиколотку-в-воде вступлением в Мир Телека. Теперь мы с Сандрой обитали в чудесных апартаментах с двумя спальнями в одной из немодных Голливудских Квартир в районе Фэйрфэкс. Жена выхарила себе место в качестве Р-девочки — или «разработчика» — у очередного башковитого продюсера. Я никогда не обращал особого внимания на ее работу, но по тому, что я все-таки знаю, кажется, что во все ее проекты задействовали стюардесс. Их бой-френды вечно были СПЛОШНОЙ ПРОБЛЕМОЙ.

Я не был уверен в том, что происходит, но и наплевать. Даже такой аутсайдер, как я, понимал, что снимать кино — наименее важное занятие из тех, которые делались в Голливуде. Сандра вроде бы работала у ряда типчиков, разодетых в Armani, выжимавших всевозможные суммы и абсолютно ничего не выпускавших. Всего делов — выбить бюджет. Потом все только имитировали какую-то деятельность — и Сандра была очень занята. Таким образом, у меня оставался целый день на то, чтобы торчать и что-то там строчить, пока она отлучалась в Страну Миллиона Текстов.

Настоящим открытием в совместной с Сандрой жизнью стала ее цивильность. Она имела в своем репертуаре вещи, о которых я и помыслить не мог: столовое серебро, гармонирующие по цвету тарелки… друзья из Индустрии… и, конечно, Званые Обеды.

Единственный способ пережить вечеринку состоял в приурочивании приема опиатов с приходом первого визитера. С моим наркотическим стажем он превратился в науку. Если, скажем, soirée[13]устраивался у нас дома, я соотносил время приема с первым звонком в дверь. Это было призывом к действию.

Дзинь-дзинь. «Заходите, пожалуйста. Мне надо отлучиться на минуточку…» В гостях я подгадывал tkte-a-tktes в темных углах с противоположным полом. Тогда все крутилось по поводу моих признаний в страданиях в нынешней ситуации. Ничто, казалось, не завлекало сильнее, чем излияния о несчастности. Одним постоянным адресатом моего не особо активно скрываемого недовольства была Карен Пауэрс, сценаристка и близкая подруга Патти Смит, Роберта Мэпплторпа и прочих знакомых со времен Манхэттена.

Карен была старше меня, миниатюрная копилка искреннего гнева с рыжими волосами, встревоженными глазами и загадочным литературным вкусом, не говоря уж об изучении боевых искусств и серьезном, глубоком увлечении подземными богами Сантерии. Она вполне могла раньше купаться в козлиной крови — как мне не втюриться? Нашелся кто-то, такой же outré[14]и отчужденный, как и я. Голливудский аутсайдер bona fide[15].

Ничто меня не волнует в женщине так, как несчастье.

— Я не знаю, Карен. Меня охуенно бесит жизнь, которую я веду. Ты знаешь, о чем я?

— Знаю. Здесь ужасно. Эти люди! Сандра была совсем другой. В ней было так много жизни.

— Точно! Тебе никогда не хотелось отсюда просто сбежать? В смысле насрать на свои сценарии? На все насрать?

— Ты шутишь? Разве я не пыталась?

Конечно, Карен не увлекалась наркотиками. Ей было это не нужно. Ей требовалась определенность, и она могла тайком позаимствовать дозу из жизни в католическом комплексе вины. У нее собралась целая коллекция, и это ужасало. Я же бодренько чесал своим злосчастным языком о чем не следовало. Не существовало тайных связей, одна тайная боль. Я не об изменении телесных флюидов. Я в конечном итоге говорю о получении удовольствия. Имитирование кайфа от наркотиков подогревалось любовью к тому, что стоит за наркотиком. Позднее я выучусь превращать легкий кайф в шестичасовую еблю. Как раз тогда я еще учился. А то, что в этом имманентно присутствует предательство — себя, жены и, самое главное, женщин, раскрывших мне свою израненную душу — было чересчур сложно для постижения моей пустой психикой. Вот к чему я никогда не апеллировал; не помню, чтобы я вообще на эту тему заводил разговор.

Отсутствие Сандры — в связи с ее десятичасовым рабочим графиком — освобождало время для моего настоящего романа, который увенчивался в большинстве случаев утренним визитом в дебри, граничащие с Южным Центром, к толстой девице из Гватемалы, ставшей моей первой постоянной связью с чибой. Дита, уменьшительное от Гордиты из-за ее небольшого роста и полноты, жила в расползшейся, по-десять-в комнате компании в округе Южного Центра возле Университета Южной Калифорнии.

Дита воплощала собой тип, который ТВ/большой экран среди прочих образов суетливого, как ссаный веник, барыги… не показывал. Она не была «уличным дилером». Она, на жаргоне торчков, «держала точку». Несмотря на испещренную пулями наружную штукатурку, ее квартира отличалась подозрительной чистотой. В кухонном уголке, где осуществлялся бизнес, стол украшал нарядный букет пластмассовых цветов. Четыре столовых прибора с изображением улыбающегося гаучо лежали вокруг корзины. А на стене, над подставкой для стерео покупатель видел подборку фотографий, помещенных в рамочки: трое ее сыновей от исчезнувшего отца, расположенных так, что каждый сияющий парень светился, как сердцевина крошечной белой розы.