Но придерживать Андреаса я не стану.

Мы плывем рядом, гребем равномерно и плавно, не мешая друг другу. Нужный ритм найден, шнур больше не натягивается. Только иногда Андреас подергивает за него – наверно, чтобы проверить, на месте ли я. Отвечаю тем же.

Постепенно чувство времени теряется, я уже не знаю, как долго мы плывем.

Вокруг – одна вода. Течет сквозь пальцы, омывает лицо – всегда податливая, не дающая поддержки. Она всегда рядом, но ухватиться за нее невозможно.

Хочется ощутить что-нибудь твердое, на что можно опереться, что не ускользнет от тебя в ту же секунду. Но такого в море не существует. Нет дна, нет стен, нет бортика, как в бассейне. И отмель не появится у нас под ногами – мы слишком далеко от берега.

И «Корабль мечты»[20] тоже не появится.

Я невольно улыбаюсь, вспомнив, как Сакси сходил по этому кораблю с ума, когда в 85-м его перекупили у Западной Германии. Сакси вбил себе в голову, что на «Корабле мечты» можно плавать всем, даже простым смертным по профсоюзной путевке, как в западногерманском сериале. На самом-то деле путешествовать на нем могли только большие шишки. И называться корабль стал по-другому, не «Астор», как раньше, а «Аркона» – по названию самой северной точки ГДР, мыса на острове Рюген.

Дед считал, что новое название начиналось с буквы «А» не просто так – ведь иначе пришлось бы заменить все столовое серебро в корабельном ресторане, где эта «А» выгравирована на каждом приборе. Тогда ГДР наверняка обанкротилась бы, язвил дед.

Вода светится уже не так, как при восходе солнца, – а может, я просто привыкла к яркому свету. Ощущение такое, что в море вообще ничего нет, никакой жизни. Даже медуз не видно, не говоря уже о рыбах.

Плыть стало проще, море волнуется слабее, чем у побережья: там волны были высокие, и приходилось под них подныривать, чтобы не сбиваться с ритма. А тут, в открытом море, ритм становится плавным, волны приходят и уходят, не торопясь, они медленно нас поднимают и опускают и катятся дальше. Иногда кажется, будто не плывешь, а паришь над бездной.

Глубокая пустота пугает.

Что, если провалишься в нее и не за что будет ухватиться? Перестанешь плыть и просто пойдешь вниз, ко дну. Но ничего сделать не сможешь.

Думай о чем-нибудь другом!

Ты в бассейне!

Вот Ульрих. Стоит на бортике, смотрит на тебя сверху вниз, потом на часы.

Вид у него недовольный: ты плывешь слишком медленно.

На стене – оранжевый спасательный круг.

Вот-вот надо будет развернуться. Об этом предупреждает большая черная «Т» на дне.

Раз, два – хоп! А теперь быстрее!

Ульрих идет по бортику, задает скорость. Нужно держаться вровень с ним. Все, что от меня требуется, – это плыть. Ульрих идет слишком быстро, свистит в свисток переливчатой трелью, задавая темп гребков.

Потом поднимает секундомер. Значит, я плыву слишком медленно.

Все, что надо, – просто плыть.

Ульрих будет разочарован, если я не продержусь. Тридцать гребков на пятьдесят метров. И руку всегда доводить до конца.

Гребок – перенос руки. Гребок – перенос… Вспомни какое-нибудь стихотворение, это тебя отвлечет.

Далее, далее к западу!

Должен там берег явиться…[21]

Нет, про Колумба не надо. Лучше такое, где нет океана, моря и вообще воды.

И грозный зверь

С огромной головою,

Косматый лев

Выходит.

Гребок – перенос.

Пошевелил густою гривой,

И потянулся, и зевнул[22].

Одно стихотворение за другим – все, что придут в голову.

Так можно проплыть еще пару километров.

А стихи наведут на мысли, которые тебя тоже отвлекут.

Главное – не думать о воде.

Это нелегко – концентрироваться на стихах и одновременно плыть.

У каждого стихотворения свой ритм, и его надо приноровить к движениям рук и ног, не замедляя их и не ускоряя. Одни стихи больше подходят для брасса, другие – для кроля.

Шиллеровский «Пловец», например, – исключительно и только для брасса, при кроле я постоянно сбиваюсь и путаюсь в строчках.

И проговаривать строфы даже про себя нужно до конца – просто держать их в голове недостаточно.

Но, когда плывешь, мысли, как назло, тоже плывут, удержать их почти невозможно, приходится изо всех сил сосредотачиваться на каждой строчке.

Как на уроке немецкого у фрау Крёгер.

Она часто заменяла в нашем классе вечно болеющего Беренса и нравилась мне больше других учителей. А в восьмом классе она пришла к нам в первый же школьный день и сказала, что немецкий теперь будет вести она. Мальчишки сразу заерзали и сдержанно зашушукались: ну конечно, смотреть на симпатичную училку гораздо приятнее, чем на старика Беренса.

* * *

– Сегодня наш первый урок в этом школьном году. Давайте для начала просто почитаем.

Фрау Крёгер положила на стол «Илиаду» и взяла в руки классный журнал.

Провела пальцем по списку имен, взглянула на нас поверх очков.

– Где у нас Йенс Блум?

Послышалось хихиканье. Все предвкушали бесплатное представление с саксонцем в главной роли.

Сакси как примерный ученик поднял руку.

– Иди к доске и почитай нам.

Сакси встал.

– Да я вслу-у-ух пло-о-о-охо чита-а-аю!

Он поплелся к доске, техасы привычно поползли вниз.

– Опять из него саксонскость поперла, – заметил Андреас.

– Все каникулы в вонючей провинции, не кот начхал, – подал голос Ронни.

– Са-а-ами вы воню-ю-ючие, головы рыбные! – огрызнулся Сакси.

– Тишина в классе! – Фрау Крёгер сняла очки.

Сакси сел за учительский стол и открыл книгу. Долго-долго листал ее в поисках нужного места.

– Красная закладка, – терпеливо подсказала фрау Крёгер.

Наконец Сакси нашел нужную страницу и растерянно на нее уставился.

– Тако-о-ое я читать не бу-у-уду.