Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Общественную жизнь русских эмигрантов под оккупацией сравнительно тяжело реконструировать на основании крайне скудно сохранившихся источников. Самую богатую и наиболее обеспеченную источниками картину представляет собой жизнь крупнейшего в то время сообщества эмигрантов на юго-востоке Европы — русской колонии в недичевской Сербии, большинство которой проживали в Белграде.
Начать, пожалуй, стоит с того момента, когда генерала Скородумова и назначенных им руководителей отделов Бюро сместили с их постов, а вместо них назначили более лояльных людей: генерал Владимир Владимирович Крейтер стал руководителем Бюро, а Борис Александрович Штейфон возглавил РОК. Немцы в этом случае придерживались общей тактики — опираться на лиц, имевших немецкую кровь, которых в партийной терминологии обозначали как «фольксдойче». Тем не менее стоит отметить, что оба новоназначенных руководителя эмиграции скорее ощущали себя русскими офицерами, нежели чем представителями «второсортных» немцев. Доказательством может послужить хотя бы то, что В.В.Крейтер в переписке с немецкими властями писал черновики на русском, а затем переводил их у официального переводчика Бюро, не решаясь демонстрировать свои знания «родного языка»[142]. А Б.А. Штейфон и вовсе был сыном мастерового, крестившегося, чтобы преодолеть позорную черту оседлости[143]. При этом и один, и второй относили себя (в довоенное время — официально, в военное — неофициально) к категории убежденных монархистов-легитимистов (защитников идеи о возрождении Российской империи), что отражалось на выборе ими в помощники легитимистов по духу и настроениям, даже вопреки требованиям военного времени[144].
Подчеркнем, что расизм и этническая замкнутость были чужды большей части эмигрантов[145]. Это очень хорошо заметно на примере адаптации в русскую среду «русско-сербских» супружеских пар и особенно рожденных в них детей. В сербской среде эти дети часто ощущали себя чужеродным телом, что приводило к их самоизоляции или требовало чрезмерных усилий и жертв в отчаянных попытках интегрироваться в эту среду[146]. В свою очередь, русское общество внимательно и настороженно относилось к «сербским супругам», называя их «новоприсоединенными русскими». Детей же принимали в свою среду безоговорочно, отмечая лишь, что «дети из провинции» (т. е. оттуда, где эмигранты проживали дисперсно, и дети не только из смешанных, но и из русских супружеских пар были полностью погружены в местную среду) «хуже говорят по-русски»[147].
В конце тридцатых годов, а в особенности после прихода войны на Балканы, эмигранты в массе своей все активнее выражали свои антикоммунистические взгляды, не забывая о своем русском происхождении. В результате часть окружающего местного населения неприязненно относилась к эмигрантам, как к соотечественникам граждан «красной коммунии», а другие с ненавистью видели в них противников государства «победившей революции». К тому же давно ушли с исторической сцены представители старшего поколения покровителей и защитников русских эмигрантов, которых возглавляли почившие король Александр (Карагеоргиевич) и патриарх Варнава (Росич). Все это отчуждало эмигрантов от местной среды, и, несмотря на успешное прохождение ими периода адаптации и приспособления к местным условиям, они не растворялись, а все более тесно сплачивались в относительно монолитную общественную группу, с устоявшимися навыками, воззрениями и статусными характеристиками. Ощущение собственной группы как носителя цивилизации и прогресса не принимало оскорбительных форм, как у некоторых других европейцев на Балканах[148], а имело характер констатации. Осознание культуртрегерской роли русской эмиграции как носителя традиций императорской России также способствовало сплочению эмиграции как группы, превосходящей границы государства проживания[149].
После прихода немцев многие из этих устоявшихся навыков пришлось изменить, причем делалось это насильственно и достаточно болезненно. Значительная часть эмиграции по образованию (или даже, скорее, по настроению) относилась к интеллигенции, видовой особенностью которой является склонность к дискуссиям и свободному выражению критического мнения о текущих социально-политических событиях. Кроме того, эмигранты в большинстве своем были участниками Гражданской войны (или хотя бы членами их семей) в России, т. е. людьми, готовыми жертвовать (или хотя бы рисковать) жизнью ради отстаивания своих общественно-политических воззрений. Поэтому предвоенная русская эмиграция в Югославии изобиловала периодическими изданиями, отражавшими богатый спектр представлений эмигрантов о текущем политическом моменте и перспективах его развития. В 20 — 30-е гг. в Югославии зародилось свыше 300 русских периодических изданий, большинство из которых были однодневками[150].