в обязательном порядке. Его иногда вызывали на индивидуальные беседы после споров с учителями, но такое случалось с половиной всех сверстников. Однажды ему изменила девушка, и он завис на грани срыва. Типичные подростковые эмоциональные бури в замкнутой среде многократно увеличивались в масштабах. Все это укладывалось в пределы заданных параметров.

И только раз, единственный раз он не выдержал напряжения и совершил поступок, за который, если бы о нем узнали, Никки неизбежно выгнали бы вон и скорее всего стерли бы ему память. (Такие слухи ходили, их источник невозможно было определить.)

Никки впервые за многие годы позвонил в Ухо доверия с общественного вифона у станции рельсового автобуса, курсировавшего между Пареломом и ближайшим городом, и целый беспросветный час изливал душу. Он пережил катарсис, очищение. Но уже по пути в свою комнату Никки дрожал, преследуемый страхом, что знаменитый девиз Уха доверия «Тебя слышу только я!» мог оказаться обманом. Глупости! Как они узнают? Выползая из Канаверала, щупальца-усики федеральных компьютеров пронизывали общество, как грибница почву. Ни одно место не давало надежного укрытия. Всю ночь Никки пролежал в страхе, ожидая, что дверь вот-вот распахнется и его арестуют угрюмые молчаливые агенты. К рассвету он был почти готов сам наложить на себя руки.

Чудесным образом катастрофы удалось избежать. Через неделю пугающее побуждение к самоубийству позабылось, превратилось в неясный сон. Единственным, что крепко засело в памяти, был ужас.

Никки решил больше не делать таких глупостей.

Вскоре он начал активно, жертвуя другими предметами, заниматься методами обработки данных. Каждый четвертый ученик уже выказывал склонность к какой-нибудь специализации, его собственные задатки высоко котировались. (Никки объяснили, что с точки зрения теории n-значения среднего пробега управление тремя миллионами жителей Северной Америки представляет собой детерминированную задачу, но, как в случае с шахматами или игрой в фехтование, нет никакого смысла утверждать о наличии идеального искомого, если для его поиска методом проб и ошибок не хватит периода существования целой вселенной.)

Поначалу после прибытия в Парелом Никки держался замкнуто и сдержанно. Поэтому никто не удивился, что после некоторого дрейфа в сторону открытости, он опять вернулся к прежним затворническим привычкам. Ни учителя, ни друзья не догадывались, что он изменил поведение неслучайно. Юноша хотел вырваться на волю из места, где выход на волю не предусматривался в принципе.

Прямо об этом не говорили, зато постоянно напоминали, что на одного учащегося в Пареломе федеральный бюджет тратит примерно три миллиона долларов в год. Те средства, что в прошлом веке выбрасывали на ракеты, подводные лодки и зарубежные военные базы, теперь затрачивались на секретные объекты вроде Парелома. Поэтому питомцам ненавязчиво, как бывает в таких случаях, давали понять, что в обмен за свое пребывание в центре они обязаны что-то дать взамен государству. Все посещавшие центр бывшие выпускники только этим и занимались.

Однако в уме Никки постепенно зрело ощущение: здесь что-то не так. Кто эти люди? Преданные своему делу подвижники или бездушные автоматы? Патриоты или маньяки, одержимые жаждой власти? Несгибаемые воины или обычные слепцы?

Юноша твердо решил, что рано или поздно обязательно найдет способ сбежать еще до того, как подпишется на пожизненное возмещение долга, затаится на достаточное время и беспристрастно разберется, что несет соревнование умов — вред или пользу.

Эти мысли натолкнули его на путь, который привел к обнаружению кода с маркером 4GH. На основании общих соображений он сделал вывод, что у лиц, имеющих на то особое разрешение, должен существовать способ сбрасывать старую и приобретать новую идентичность без шума и пыли. Страна была опутана плотной сетью пересекающихся каналов данных. Попади сюда путешественник из прошлого с зазором в сто лет, он пришел бы в ужас, увидев, с какой легкостью совершенный незнакомец, способный прикинуть палец к носу, мог получить доступ к конфиденциальной информации. («Одни и те же машины затрудняют подделку налоговой декларации и обеспечивают поставку крови правильной группы в машину скорой помощи, забирающей тебя с места автокатастрофы». Что из этого следует?)

Тайными делами занимались не только полицейские осведомители, оперативники ФБР и контрразведчики, но и агенты промышленного шпионажа и политических партий, перекачивающие миллионы взяток и поставляющие услуги для плотских увеселений власть и деньги имущих. Никто не отменял правила: если ты достаточно богат или вхож к определенному лицу, тебе многое прощалось.

Многие смирились с полным отсутствием личной сферы вне государственного контроля. Никки мириться не собирался. Он обнаружил нужный код.

Код с маркером 4GH содержал в себе самовоспроизводящийся фаг — цифровую группу, которая после ввода новой идентичности автоматически последовательно удаляла все сведения о прежней личности. Обладатель такого кода имел возможность переписать себя заново с любого терминала, подключенного к федеральным базам данных. Начиная с 2005 года, это можно было сделать с любого, даже общественного вифона.

Это была самая драгоценная из свобод — штепсельный стиль жизни, возведенный в энную степень, свобода быть личностью по собственному выбору, а не той, что записана в федеральных базах данных. Никки Хафлингер так страстно жаждал заполучить эту свободу, что делал вид, будто не изменился, еще целых пять лет. Код стал его волшебным мечом, неуязвимым щитом, сапогами-скороходами, плащом-невидимкой. Абсолютной защитой.

Так, по крайней мере, ему казалось.

Поэтому одним солнечным субботним утром Никки покинул Парелом и в понедельник всплыл в Литтл-Роке в образе консультанта по выбору образа жизни, якобы тридцати пяти лет, имевшего, как свидетельствовала сеть данных, лицензию на практику в любой точке Северной Америки.

Путаная паутина

— Ваша первая карьера одно время неплохо развивалась, — заметил Фримен. — Но внезапно резко оборвалась.

— Да, — горько усмехнулся допрашиваемый. — Меня чуть не пристрелила женщина, которой я посоветовал потрахаться с партнером другого цвета кожи. Половина компьютеров на континенте со мной соглашалась, а вот она оказалась против. Я понял, что подошел к делу слишком оптимистично, и решил перезагрузиться.

— И стали преподавателем колледжа учебных тривизионных фильмов. Я вижу, что для нового призвания вы сбросили возраст до двадцати пяти лет — почти до реального, хотя основную массу ваших клиентов составляли люди от сорока и старше. Спрашивается, почему?

— Ответ достаточно прост. Что привлекало этих людей к учебным лентам? Ощущение потери контакта с миром. Они, как им казалось, сделали для своих детей все, что в их силах, а в ответ получили черную неблагодарность и оскорбления, поэтому жадно искали ответа в данных, поставляемых теми, кто был моложе их на пятнадцать-двадцать лет. Жалкие потуги! Они хотели вовсе не того, о чем