Потому что снова прикасаться к ней после ада этих нескольких дней, растянувшихся в целую вечность, казалось ему чем-то не от мира сего.

Будто за это время он успел забыть, каково это — держать её в своих руках. Будто уже пытался смириться с тем, что навсегда лишился этой возможности.

— Я показал тебе это видео, чтобы мы наконец-то смогли говорить открыто! — гаркнул он, гоня прочь странные ощущения от их внезапной близости. — Тебя интересовали причины? Вот они! Я тебе их предъявил!

Она на мгновение замерла, всматриваясь в его лицо:

— Ах вот оно как… Выждал, пока получишь на руки «доказательства»? Вот эту смонтированную поделку!

— Прекрати строить из себя дурочку, — он начинал по-настоящему закипать. — Будешь отрицать, что ты в обнимку с левым мужиком в подсобку ушла?

Зелёные глаза полыхали:

— Не буду. Но он всего лишь помог мне туда добраться! Не знаю, почему шампанское так странно на меня подействовало. Я же тебе объясняла! Но ты настолько веришь той сволочи, которая тебе это подсунула, что у тебя ни тени сомнения не возникает, что видео можно было и сфабриковать?

— Так и ответь мне, что здесь сфабриковано! — он невольно сжал её плечи сильней, чем рассчитывал, и она невольно поморщилась. — Ещё раз. На видео разве не ты? И не тот, кто платье тебе подарил?

Абсурд, но он почти надеялся, что она начнёт отрицать. Каким-то чудом заставит его поверить, что и это — плод чужого злого умысла и его больного воображения.

Но Лиля отвела взгляд.

— На видео я. И Алексеев, — её голос осип, в нём прорезалась хрипотца. — Но всё выглядит… всё это выглядит так, будто… но говорю же, что ничего не было. Ничего! Господи, Герман, как ты можешь думать, что я и он…

— Знаешь одно из правил любого анализа? — он сделал шаг вперёд, и она вынуждена была сделать синхронный шаг назад позволив прижать себя спиной к стене рядом с книжным стеллажом. — Не плоди сущностей и дополнительных смыслов. Всё именно так, каким ты его видишь. А то, что я вижу на видео, лично мне ясно как день. Меня давно предупреждали…

Он осёкся, невольно сглотнул. Груз выслушанного за эти три года давал о себе знать сегодня особенно тяжко. В голову лезли чужие слова, советы, предупреждения, прогнозы, угрозы, напутствия… Это кого угодно свело бы с ума и безо всяких видео в подтверждение.

— Невероятно… И я слышу это от того, кто просил не обращать внимания на остальных. Жить для себя. И, кажется, ты единственный, кто прислушался к собственному совету, но с одной очень важной поправкой. Решил, когда подвернулась возможность, наладить отношения с давней подругой. Шашни с которой ты пытаешься оправдать, устраивая мне этот разнос! Я только в одном хочу разобраться: ты в отместку мне с ней спутался или ваше жаркое воссоединение — дело далёкого прошлого?

Ему хотелось выругаться. Встряхнуть её хорошенько — так, чтобы зубы клацнули.

Шашни… Твою-то мать!

Его скручивало в узлы от необходимости объяснять и оправдываться. Гордость жрала его изнутри с такой же пугающей жадностью, что и ревность вперемешку с бешенством, которое будили в нём её обвинения.

«Ты всё не так поняла», — бесконечно унизительная формулировка. Он не стал бы ею пользоваться. Он не тряпка, не подкаблучник. Он шею гнуть не намерен.

Никогда ни перед кем не делал этого и не собирается!

— Ты идиотка, если веришь в это, — процедил он, сверля её взглядом.

В зелёных глазах мелькнуло изумление, но тут же сменилось презрением и откровенным гневом. Она, конечно же, не поверила.

— Нет, это ты идиот! Ты идиот, раз веришь в это! — она дёрнула подбородком в сторону ноута на столе и возобновила попытки освободиться из его хватки.

— Идиотом я был бы, если бы второй раз наступил на те же грабли!

Она даже побелела от этих слов, зашипев:

— Не смей чесать меня под одну гребёнку с остальными!

— Я никогда тебя с ней не сравнивал, — прорычал он. — Но это не значит, что ты не поступишь так же, как поступила она! Слишком много соблазнов. Слишком много, чтобы не сдаться.

— Соблазнов?.. О чём ты вообще говоришь?..

Он не успел прикусить свой язык. Страхи и неуверенность ползли из него к свету, почуяв свободу быть наконец озвученными и услышанными:

— Возле тебя постоянно кто-нибудь вьётся. Всегда. Всегда! Заказчики, твой бывший начальник, бывший коллега, с полдюжины знакомых, которых из вашей лавки было не вытравить!

— Но ты постарался!

— Я ничего им не делал, чтоб тебя! Они продолжали вздыхать по тебе, даже когда мы встречались. Если бы я постарался, ни один из них и на пушечный выстрел к тебе не подошёл бы!

— Мне на них было плевать.

— Но мне — нет! Потому что я знаю, что я не подарок! Что однажды ты устанешь от всего этого. Захочешь уйти! И у тебя всегда, всегда была бы уйма, мать твою, вариантов! Ты могла бы выбрать любого, стоило лишь захотеть!

— Да с чего ты вообще это взял?!

Его пальцы вдавились в её хрупкие плечи. Её разгневанное лицо было непозволительно близко.

Из тёмных, опасных глубин поднималось дико неуместное желание поставить на паузу эту грызню. И всё, что он сейчас по-настоящему видел — её зовущие губы. Её нежную бледную кожу.

— Да потому что тебя все хотят! Как… как можно тебя не хотеть?

Она успела вдохнуть, чтобы ответить, а он не успел остановиться.

И вопреки всякому здравому смыслу впился в её полуоткрытые губы грубым и злым поцелуем.

Глава 26

Ох…

Его губы впивались в мои со слепым остервенением, будто в горячке.

Поцелуй был слишком неожиданным и слишком… знакомым.

Но прежде чем разгорячённый ссорой разум успел завопить о недопустимости происходящего, тело рефлекторно ответило тому, на кого отзывалось по умолчанию.

Его руки перебрались на мою талию, а я вцепилась ногтями в его шею.

Герман охнул мне в губы от неожиданности.

Если я не исцарапала его до крови, то следы всё равно останутся. Наверняка.

И пусть. Пусть останутся. Заслужил ведь.

Но безумие длилось всего пару мгновений.

Разум наконец возобладал. Я брыкнулась, оттолкнула его от себя.

Мы хватали ртом воздух, как выброшенные на берег рыбы.

— Ч-что… что ты тв-воришь?..

Он молчал, будто не слышал вопроса.

Я ткнула кулаком в его могучее плечо.

— С-слышишь меня?.. Что. Ты. Творишь?

— Что хочу, — наконец огрызается он, но его голос звучит слишком неровно и тихо, чтобы расслышать в нём эмоции.