тогда этому просветленному Искупитель.

Не эту ли великую тайну, тайну искупления страданием отразил Блок в поэме «Двенадцать», отразил туманно-пророчески, но вместе с тем вдохновенно?

Разъяснение сотворенного всею нацией греха мы находим в строках современника, но вместе с тем идейного и литературного противника Блока, Николая Степановича Гумилева[103], другого крупнейшего поэта той же мрачной эпохи, погибшего от руки палачей в застенке НКВД.

Он видит этот грех в забвении Слова Господня, в утрате духовного мироощущения и предании себя суетным, земным, материально-меркантильным вожделениям, что совершенно ясно высказывает в потрясающем стихотворении «Слово».

В оны дни, когда над миром новым

Бог простер чело Свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Когда, словно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не дерзая обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Так для низких мыслей были числа,

Как домашний подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Хитрое число передает.

Но забыв, что в мире осиянно

Только Слово меж земных тревог

И в евангелии от Иоанна

Сказано, что Слово – это Бог,

Мы ему поставили пределом

Жалкие пределы естества

И, как соты в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

И Гумилев, и Блок погибли в начале двадцатых годов текущего столетия, в период самой густой мглы охватившего Россию безвременья и хаоса. Многое, очень многое даже из современного им было этим поэтам далеко не ясно.

Они оба чувствовали, ощущали бремя греховности, видели и принимали, как кару Божию, наступившее возмездие, но были не в силах еще точно и ясно формулировать саму греховность, ее основные элементы, укрепить и связать их с искупительным покаянием. Это предстояло сделать пережившему их на десятилетие поэту – Максимилиану Волошину, крещенному морем пролитой революцией русской крови.

Поддалась лихому подговору,

Отдалась разбойнику и вору.

Подожгла посады и хлеба,

Разорила древние жилища,

И пошла, поруганной и нищей,

И рабой последнего раба.

Так пишет он о вступившей в последний круг адского наваждения России. Но сознавая этот всеобщий грех, Максимилиан Волошин не смеет дать своего осуждения ему и, вдохновленный всепрощением христианства, продолжает:

Я ль в тебя посмею бросить камень.

Осужу ли страстный, буйный пламень,

В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,

След босой ноги благословляя, —

Ты- бездомная, гулящая, хмельная,

Во Христе юродивая Русь.

Эти строки написаны поэтом 19-го ноября 1917 года. Далее он развивает ту же идею в позже написанном стихотворении «Русь глухонемая»:

Был к Иисусу приведен

Родными отрок бесноватый:

Со скрежетом и в пене он

Валялся, корчами объятый.

«Изыди, дух глухонемой» —

Сказал Господь. И демон злой

Сотряс его и с криком вышел.

И отрок понимал и слышал.

Был спор учеников о том,

Что не был им тот бес покорен,

А Он сказал: «Сей род упорен:

Молитвой только и постом

Его природа одолима».

Не тем ли духом одержима

Ты, Русь глухонемая? Бес,

Укрыв твой разум и свободу,

Тебя кидает в огнь и воду,

О камни бьет и гонит в лес.

И вот взываем мы: Прииди…

И избранный в дали от битв

Кует постами меч молитв

И скоро скажет: – «Бес, изыди»[104].

В этом стихотворении мотив возмездия за грехи уже тесно сплетается с верою в искупление путем страдания. Поэт не отделяет атома от целого, своей личной индивидуальности от жизни и судеб своего народа. Он готов к жертвенности, к личной гибели, к своему собственному пути на Голгофу.

С каждым днем всё диче и всё глуше

Мертвая цепенеет ночь.

Смрадный ветер, как свечи, жизни тушит,

Не позвать, ни крикнуть, не помочь.

Темен жребий русского поэта,

Неисповедимый рок ведет

Пушкина под дуло пистолета,

Достоевского – на эшафот.

Может быть такой же жребий выну,

Горькая детоубийца Русь,

И на дне твоих подвалов сгину

Иль в кровавой луже поскользнусь.

Но твоей Голгофы не покину,

От твоих могил не отрекусь —

Доконает голод или злоба, —

Но судьбы не отрекусь иной,

Умирать – так умирать с тобой,

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба[105].

Это стихотворение посвящено Максимилианом Волошиным двум своим близким предшественникам, погибшим Николаю Гумилеву и Александру Блоку. Он пережил их на земле. Он уже смог разглядеть, казалось бы, в непроглядной тьме первые лучи милости Господней, грядущего искупления. Этот мотив арфы Давида полноценно и громозвучно звенит в его стихотворении «Заклятье»:

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращенных в прах,

Из мук казненных поколений,

Из душ, крестившихся в крови,

Из ненавидящей любви,

Из преступлений, искуплений —

Возникнет праведная Русь.

Я за нее одну молюсь

И верю замыслам предвечным:

Ее куют ударом мечным,

Она мостится на костях, —

Она святится в ярых битвах,

На жгучих строится мощах,

В безумных плавится молитвах[106].

Полной оптимизма, чисто христианской религиозностью дышит каждая строка этого стихотворения. Максимилиан Волошин молится в нем за всех и за вся: и за праведников и за грешников, и за палачей и за их жертвы. Он видит, как его современники, отвергнув Бога, впали во власть бесов, но вместе с тем он знает и проникновенные слова Достоевского, утверждающие, что «мир спасется после посещения его злым духом». Полный упования на милость Господню, Максимилиан Волошин предрекает своей родине стать вестником вселенской любви, пройдя через искупительную кровавую купель нечеловеческих страданий.

Возрождение духа

(Есенин, Кленовский, Шишкова)

Умолкнули последние отзвуки арфы Давида в строках русских поэтов. Блок и Гумилев в могилах. В вынужденном иноческом уединении, замкнутый в круг принудительного