– Не говорите так. Нельзя нарушать то, что незыблемо! Обещайте, что больше не будете искать встреч ни со мной, ни с Ратной. У нас будут большие неприятности, мы можем понести наказание не только от старших вдов и жрецов, но и от самих богов! Неужели вы этого не понимаете?!

Когда она принялась поспешно взбираться по крутым ступеням, Арун крикнул ей вслед:

– Сона! Я дал приюту заработанные мною грязные деньги в надежде, что это хоть как-то поможет мне очиститься от скверны! Боги не остались равнодушными – они подарили мне любовь, и теперь я знаю, что она меняет все.

Рожденная в семье брахманов, Сона с детства слышала о том, что, дабы удержаться на высшей ступеньке бытия, человек должен соблюдать чистоту не только в поступках, но и в помыслах. Еще при жизни высшая каста пытается победить свою плоть, убить в себе все земное ради торжества духовного.

Девушка поняла, что совершила падение и в делах, и в мыслях. Боги послали ей испытание и искушение в лице Аруна, и она потерпела сокрушительное поражение. Оставалось одно: покаяться. Сона отправилась к Суните и во всем призналась.

Выслушав девушку, та помрачнела.

– Ты разговаривала с мужчиной? Когда и где это произошло?

– На лестнице, ведущей к Гангу.

– Этот мужчина пытался тебя соблазнить?

– Нет. У него было тяжело на сердце, и он решил довериться мне.

– Но почему именно тебе?

– Не знаю, – ответила Сона, слегка покривив душой.

– Зато я знаю. Потому что ты красива, а еще ты – вдова. Многие мужчины думают, будто вдовы – это те же вешья[35]. Ни один честный человек не станет искать общения с посторонней женщиной! Почему ты поддержала разговор?

– Потому что он искал помощи.

– Уверена, что он думал о другом. Ты совершила серьезный проступок, Сона, и я должна посоветоваться со жрецами. А пока тебе запрещено покидать приют.

Девушка покорно склонила голову.

– Хорошо.

Зарядили дожди. Они шли вот уже несколько суток; с потолка начало капать, на стенах поселилась плесень, а на полу собирались лужицы воды. Некоторые обитательницы приюта, запертые в сыром и холодном каменном помещении, начали кашлять.

Сона потеряла аппетит и с трудом заставляла себя проглотить горсть чечевицы. Ее терзало не ожидание наказания, а нечто куда более страшное. Она только сейчас начала понимать, что в определенном смысле ее жизнь кончена.

Когда Ратна зашла к ней, чтобы узнать, не заболела ли она, Сона, поколебавшись, рассказала, что во всем призналась Суните.

– Но я ведь тоже говорила с Аруном, и ты познакомилась с ним из-за меня. Тогда меня тем более должны наказать! – воскликнула Ратна.

– Нет. Я старше тебя и дольше живу в приюте. Мое поведение нельзя ни объяснить, ни простить.

– Ты не сделала ничего плохого!

Сона опустила голову.

– Я поняла, что в моей душе больше нет прежнего смирения и чистоты.

– У меня их никогда не было! – вырвалось у Ратны. – Когда мы молились в храме, я не слушала жрецов, я думала о своей дочери.

– Возможно, если б у меня был ребенок, я поступала бы точно так же, – ответила Сона, и тогда Ратна сказала:

– Я родила дочь не от мужа. Еще при жизни своего супруга я вступила в связь с его младшим сыном.

Девушка ждала осуждения и презрения, но собеседница всего лишь спросила:

– Почему ты это сделала?

Ратна подумала, что Сона никогда не осудит человека с ходу, и, как истинная брахманка, постарается вникнуть в суть вещей.

– Потому что влюбилась в Нилама. Муж бил меня, и у нас не было супружеских отношений. Я вообще не понимаю, зачем он на мне женился.

– Не знаю, можно ли оправдать твой поступок любовью, – задумчиво произнесла Сона. – В песнях о ней говорят как о силе, которая движет миром. В любом случае эта история осталась в прошлом, сейчас тебя не за что судить. Иное дело – я. Ведь для вдов любовь к мужчине запретна. Мы должны помнить о своих мужьях.

Ратна не осмелилась сказать, что в ее душе и сердце любовная история не похоронена и не забыта, и не нашла в себе решимости посоветовать Соне не отказываться от Аруна, если он ей действительно нравится.

На третий день Сунита позвала Сону к себе и сказала:

– Жрецы приняли во внимание, сколько пользы ты принесла приюту и принесешь еще. Они не станут судить тебя слишком строго. Ты должна отправиться в храм и подробно рассказать, о чем тебе поведал тот мужчина.

В глазах девушки появился испуг.

– Но я не могу!

Сунита не поверила своим ушам.

– Как это не можешь?

– Человек доверился мне, и я не должна передавать его признание другим людям!

– Полагаю, это нечистая тайна?

– Не важно, какая это тайна. Главное – она не моя.

– Если ты откажешься, жрецы не смогут тебя простить, – сурово произнесла Сунита. – У тебя есть время до завтра. Подумай.

Когда она ушла, Сона опустилась на циновку. Снаружи стонал и метался ветер, и в душе у нее было не лучше. Теперь она жалела о том, что не возлегла на шамшан[36]рядом со своим мужем.

Она полагала, что в приюте у нее не будет выбора, но оказалось, если человек жив, выбор все равно остается. Его лишены только мертвые. Так же, как и надежд.

Никто не видел, как Сона вышла из своего закутка, а потом выскользнула из ворот приюта. Она верила в то, что смерть мужа приписывается к серьезным проступкам женщины в одном из ее прежних существований, как не сомневалась в том, что в грядущей жизни ее ждет все та же вдовья участь.

Сона не была согласна только с одним, с тем наказанием, которое для нее определили жрецы, даже если им казалось, что они проявили не суровость, а милосердие.

Небо было темным от грозовых туч. Иногда в редких просветах появлялись бледные звезды, похожие на чьи-то заплаканные глаза. Запах реки заглушал все остальные запахи, а шум дождя – все другие звуки.

Холодный ветер пронизывал тело Соны. Ее босые ступни скользили по камням, отполированным за долгие годы десятками тысяч ног. Безлюдный берег скрывала темнота, но девушка хорошо знала дорогу. Да и куда еще могли привести гхаты, кроме как к последнему пристанищу измученных тел?