По-моему, он удивился, что я в это время звоню, но ничего спрашивать не стал, а сказал, что полковника нет, что он выехал в полночь на операцию и еще не вернулся. Я сразу догадался, что это за операция, ведь второго льва они еще не нашли. Я попросил его соединить меня с телефоном в папиной машине. Он сказал: «Слушаю, хорошо», потом позвонил куда-то, я слышал, как он говорит по второму телефону, и сказал, чтобы его соединили с машиной полковника. Я только удивился, что он попросил его соединить, а не меня, как в трубке затарахтело, и потом я услышал голос отца: «Слушаю». Прежде чем я успел заговорить, этот дежурный капитан сказал ему, прямо выпалил на одном дыхании:

— Говорит капитан Карташ. С полковником Дагкесаманским хочет говорить его сын.

— Папа, — сказал я и замолчал. Я просто не знал, с чего начать.

— Что случилось? — сказал отец.

— Ничего не случилось, — сказал я. — Все в порядке.

— Почему же ты не спишь? Где бабушка?

— Она спит, — сказал я. — Она давно уже спит и ни разу не проснулась. Я ее запер в ее комнате, — я сказал и сразу же пожалел: конечно, надо было начинать не с этого. Я это сразу понял, когда отец даже замолчал от неожиданности; и я замолчал, потому что никак не мог придумать, как начать разговор.

— Зачем ты запер бабушку?

— Чтобы она не вышла и не испугалась.

— Чего испугалась? Слушай, немедленно расскажи, что там происходит. Во-первых, откуда ты говоришь?

— Из дому. Из передней.

— А чего бабушка может испугаться? Говори все.

— Льва она может испугаться, — сказал я, и сразу стало легче говорить остальное. — Я боялся, что она испугается льва, он сидит здесь очень смирно в передней, под лестницей, а она же не знает, что он смирный, и может испугаться, если вдруг его увидит. Вот я ее и запер.

— Ты во сне это увидел? — спросил отец. — При чем здесь лев?

— Да не во сне, — сказал я. — Честное слово! Этот лев сидит у нас в передней очень давно, я его уже покормил, он сейчас лежит и дремлет, я к тебе позвонил, чтобы ты попросил кого-нибудь в зоопарке, чтобы приехали и отвезли его туда, пока все не проснулись и снова его не напугали.

Отец мне теперь поверил, я это по голосу его почувствовал.

— Ты можешь пройти к двери? — спросил отец и, не дожидаясь моего ответа, сказал: — Положи трубку и попытайся пройти к двери и выйди наружу. Только не бойся и, самое главное, не торопись. Попытайся дверь за собой запереть, если ключ в ней, а если нет, не задерживайся. Поскорее! Иди к соседям! Только не бойся. И ни в коем случае не беги. Ни в коем случае. Или нет. Тебе до кухни сейчас ближе. Лучше запрись в кухне. Ты можешь добраться до кухни?

— Папа, — сказал я. — Ты так говоришь, потому что еще не увидел его. Ничего опасного нет. Этот лев совсем смирный и ко мне уже привык. Ты, пожалуйста, позвони в зоопарк.

— Делай то, что я тебе говорю! Не спорь, а скорее уйди в кухню. Я тебя очень прошу, делай только то, что я тебе сказал. Очень прошу. Иди в кухню. И ни в коем случае оттуда не выходи, что бы ни случилось. Скорее! Я еду!

— Ты же не знаешь, — сказал я, — он очень напуган. Если я уйду от него, он, когда приедешь, подумает, что приехали его убивать, и может такое натворить!.. Я тебя здесь в передней подожду, а ты лучше к дому близко на машине не подъезжай.

— Иди в кухню! — закричал отец.

Я никогда не слышал, чтобы он так кричал, у него даже голос сорвался.

— Немедленно иди в кухню! Я тебя очень прошу! Иди. Я приеду, во всем разберемся. Только не выходи в переднюю. Смотри, я тебя очень прошу! Встань за холодильник и не подходи близко к двери. — Он дал отбой.

Я положил трубку и сел в бабушкино кресло. Лев приоткрыл глаза, когда заскрипели пружины, и тут же закрыл их снова. А я, как уселся в это кресло, оно очень большое, кожа на нем мягкая, с очень высокой круглой спинкой, человек в это кресло весь целиком уходит, я как уселся в него, так мне вдруг спать захотелось, просто сил нет, веки стали сами опускаться, я только и делал, что старался держать их в приподнятом состоянии. Даже о льве забыл, только и старался как-нибудь продержаться, не заснуть до прихода папы. Но, кажется, я все-таки задремал. Потому что мне вдруг показалось, что случилось что-то страшное. Мне почему-то показалось, что мне на голову обрушился со страшным шумом потолок или еще что-то похуже. Я прямо затрясся в этом кресле, ничего понять не мог спросонок. Потом сразу все вспомнил. Лев уже не спал на полу. Он стоял, вытянув все туловище, и кожа на нем подрагивала, как будто его ударяет током, а хвост метался то в одну сторону, то в другую, каждый раз ударяя его кончиком по боку. А пасть у него была разинута до предела, как будто ее специально растянули вверх и вниз, все клыки были видны и нёбо — розовое, в темных полосах. А из глотки его такой рев раздавался, как будто у этого льва все сейчас внутри разорвется на части от ненависти и страха. И на морде кожа вся дергалась, особенно под усами, прямо в комки собиралась, а глаза его были расширены и горели желтым огнем. Я понял, в чем дело, когда услышал, как на улице хлопнула дверца машины. Сперва одна, а потом еще несколько. А я ведь просил отца, чтобы близко к дому не подъезжал. Теперь лев, конечно, решил, что приехали его убивать те люди, которые за ним охотились. Я услышал на лестнице шаги отца, я их сразу узнаю, и пошел к двери, чтобы отпереть, и попросить его, чтобы он лучше не заходил, пока не приедет машина с клеткой. Я вдруг почувствовал, что лев от страха может броситься на отца, если он вдруг войдет в комнату. А лев продолжал реветь, и от этого рева задребезжали все стекла. Я отпер ключом дверь, и она сразу распахнулась, оттого что ее сильно толкнули снаружи. На пороге стоял отец, у него было белое-белое лицо, как будто ни капли крови в нем не было, а за его спиной, я это увидел мельком, стояли еще несколько человек в военной и милицейской форме. Но это я увидел как-то не полностью, краем глаза, но что я увидел сразу, это автоматы. У всех у них в руках были автоматы. Я сразу понял, что они пришли убивать льва. Я сразу догадался, что они думают: это свирепый, опасный лев, которого надо немедленно убить. И еще я понял, что они его немедленно убьют, вот еще одна секунда — и убьют, прежде чем я успею рассказать, что он ни на кого не собирался нападать.

— Папа, не стреляй! — закричал я изо всех сил, чтобы перекричать этот рев, и оттолкнул в сторону ото льва дуло автомата. — Не убивай его!

Но он даже слушать не стал. Я по его глазам увидел, что он сейчас нажмет на курок автомата.

— Скорее наружу! — сказал отец.

Он схватил меня рукой и рванул к выходу, но я успел вывернуться, и рука его сорвалась с плеча куртки. Я с трудом удержался на ногах и отбежал от отца, прежде чем он успел схватить меня еще раз. Я отбежал на середину передней и встал между ним и львом. Ближе ко льву, совсем рядом с ним.

Я чувствовал, что я ненавижу отца, что он ничего не понимает, ненавижу за то, что он не хочет даже выслушать, что я хочу ему сказать, за то, что ему всегда было неинтересно все, что я думаю и хочу ему сказать. У меня даже зубы стиснулись от ненависти. От этой ненависти мне изо всех сил захотелось закричать. Но я не закричал, я ему сказал: