Толпа, до того безмолвная, разразилась воплями.

– Ублюдок! – прорычал Брайс.

Отпихнув Аттор, он бросился на моего сына. Брайс, напомню, был опытный мечник, человек, всю жизнь упражнявшийся с клинком, которому умелое обращение с оружием принесло достаток. Он не ведал страха, а у Утреда, моего наследника, было открытое лицо, всегда улыбчивое и обманчиво невинное. Западный сакс решил, что срубит его двумя или тремя ударами. И первый же, рубящий с замаха, должен был рассечь моему сыну живот подобно ножу, вспарывающему мешок с угрями.

Утред отскочил и рассмеялся. Потом опустил Клюв Ворона и снова захихикал, а Брайс заглотил наживку и атаковал повторно, на этот раз нанеся укол. Когда Клюв Ворона поднялся, чтобы отразить его, сакс увел меч в сторону, минуя клинок сына, и потянул на себя с расчетом перепилить противнику шею. Все было проделано быстро и мастерски. Утред отпрянул назад и чуть в сторону, и лезвие прошло буквально в пальце от него. Брайс немного потерял равновесие, мой парень потянулся и толкнул здоровяка острием Клюва Ворона.

– Ты медлительный, – с упреком сказал он, когда западный сакс зашатался.

– Ублюдок! – Похоже, Брайс знал только одно ругательство.

Он утвердился на ногах и уставился на моего сына, увидел дерзкую ухмылку на невинном лице, и его обуяла ярость.

– Ублюдок! – заорал сакс и бросился вперед, снова в попытке нанести укол, но Утред без труда отвел его. Верзила с поразительной скоростью замахнулся, целя рубящий удар в голову сопернику, но снова Клюв Ворона встал на пути. До меня донесся звон клинков, показавшийся мне странным.

Клинки ударились друг о друга. Звук не походил на звон колоколов, но эхо все же послышалось. А следующий удар Брайса вообще сопровождался дребезжанием, сходным с боем колокола Этельфлэд. Меч не сломался, однако звук не предвещал ничего доброго, и сакс это уловил. Он отступил на шаг.

Из дома повалили воины. Это были парни Брайса, но мои преследовали их по пятам, и никто не вмешался, когда сын впервые перешел в нападение. До того он ограничивался обороной и дразнил Брайса, но теперь распластался в ложном выпаде с целью отвлечь противника. За ним последовал рубящий удар на уровне пояса, который Брайс тоже отразил. Удар не был особо быстрым или коварным, но, встретившись с Клювом Ворона, меч сакса сломался. Он разлетелся на две половины, а Утред провернул кисть и приставил острие своего оружия к горлу Брайса.

– Как с ним быть, отец?

– Брось то, что осталось от твоего клинка! – велел я Брайсу.

Тот медлил, поэтому я вытащил Осиное Жало, свой сакс, и протянул Этельстану, укрывавшемуся за моим конем.

– Парень, если он не бросит меч, – заявил я мальчику, – то переруби ему этим клинком хребет пониже шеи. Пора тебе узнать, как убивать человека.

Этельстан заколебался, не зная, всерьез я или нет. Я сунул ему сакс.

– Бери! – приказал я. Малец взял короткий меч, затем снова посмотрел на меня. – Ты сын короля и в один прекрасный день сам можешь стать королем. Ты будешь раздавать в дар жизнь и смерть, так что учись делать это.

Этельстан сделал шаг к Брайсу, который наполовину повернулся, но потом застыл, когда мой сын проколол острием Клюва Ворона кожу на его шее. Тут наконец Брайс взялся за ум и уронил обрубок меча.

– Пусть живет, – бросил я Этельстану, который с облегчением повиновался приказу.

Из дома выбежало шестнадцать западных саксов. Драться они не рвались, и люди Финана занимались тем, что отбирали у них оружие. Освобожденная Стиорра подбежала ко мне. Я улыбнулся ей и взял за руку:

– Кто тебя ударил?

– Священник, – ответила дочь.

– Священник? – изумленно переспросил я, потом заметил среди пленников попа. Это был мрачный, злой человек в черной рясе, с тяжелым серебряным крестом на шее. Был он немолод, лет за сорок, с густыми седыми бровями и узким ртом.

– Это он заставил тебя закричать?

– Я услышала стук копыт и подумала, что это ты, – объяснила девочка. – Поэтому закричала.

– И тогда он ударил тебя?

– Нет, раньше, – с горечью возразила она. – И еще разорвал это. – И указала на разодранное льняное платье.

Финан быстрыми шагами пересек площадь.

– Ублюдки не хотят драться, – доложил он, и в голосе его угадывалось разочарование.

Брайс и его отряд стояли у двери под охраной моих воинов.

– Загоните их обратно в дом, – приказал я, потом сделал глубокий, болезненный вдох и повернулся к толпе. – Все кончено! Глядеть больше не на что! Возвращайтесь к работе!

Отец Креода, священник из церкви Этельфлэд, заведовавший также маленькой городской школой, поспешил к Этельстану. Обхватив голову парнишки ладонями, он закрыл глаза и, похоже, возносил благодарственную молитву за спасение подопечного.

– Отец Креода! – окликнул я его. – Выходит, мелкий ублюдок не был в школе?

– Нет, господин.

– А должен был быть?

– Да, господин.

– Так выпори его.

– Это не принесет пользы, господин, – уныло признался поп.

Отец Креода был человек достойный, открытый и честный. В Мерсию он перебрался из Уэссекса и разделял мечту короля Альфреда в образованное общество, богобоязненное и трудолюбивое, и я не сомневался, что Этельстан, хитрый, как куница, давно пришел к выводу, что бояться священника особо не стоит.

– Пользы не принесет, зато поднимет тебе настроение, – сказал я, потом наклонился, чтобы забрать у Этельстана меч. – А если ты не выпорешь, это сделаю я. И убери ухмылку со своей морды! – Последнее было адресовано мальчишке.

Но я и сам ухмылялся. И гадал, каких новых врагов нажил только что. И понимал, что наживу еще кучу.

* * *

Жилище Этельфлэд имело внутренний двор. Дом походил на лунденский, в котором я жил с Гизелой, но побольше. В середине двора имелся квадратный прудик, поверхность которого густо покрывала лягушачья икра. Мне часто представляется, как римляне жили в этих домах. После себя они оставили картинки, нарисованные на стенах или на маленьких плитках пола, однако изображения выцвели и либо расплылись, либо потрескались. Но сохранилось достаточно, дабы поведать нам, что римляне ходили, завернувшись в белое полотно, а иногда в обшитой металлическими пластинами юбке, надевавшейся ниже нагрудника. А еще часто щеголяли голышом, особенно женщины. На полу самой большой комнаты Этельфлэд были нарисованы нагие девушки, убегающие по лиственному лесу от мужчины с рогами козла и мохнатыми ногами, тоже козлиными. Когда отец Креода прибыл в Сирренкастр, то поначалу настаивал, чтобы картину совершенно уничтожили, поскольку, мол, на ней представлен языческий бог, но Этельфлэд отказалась. «Он постоянно глядит на нее, – с усмешкой поделилась она со мной. – Поэтому я сказала ему, что это предупреждение насчет опасностей язычества».