Бландина на секунду остановилась.

— Я что, двинутая? — спросила она, не слишком беспокоясь, каким будет ответ.

— Я бы сказал, возбудимая, — поставил диагноз Спаситель.

Он все это время тоже стоял, заложив руки за спину, и внимательно смотрел на девочку.

— Ну, ясно! Отец мне всегда говорит: «Посиди спокойно! Посиди спокойно». Для него самое лучшее, если замрешь как мертвая.

— Как мертвая? — переспросил Спаситель, почувствовав возможность зацепиться.

— Ну да, у них там все мертвое: и дом, и жена у него, и сам он как мертвый. — Бландина нажимала на слово «мертвый». — Он как царь Мидас: все, к чему ни прикоснется, мертвеет; золото ведь не живое, оно мертвое. У него сын аутист, говорит только два слова. В три года — всего два слова! Марго от него в восторге, а я бы на месте его мамочки забеспокоилась. — Бландина протянула вперед руки, сделала шаг, как робот, и сказала детским тоненьким голоском: — Маго! Маго!

— Ты не устала? Хочешь присесть?

— Хочу.

Бландина хлопнулась со всего размаху на стул. Спаситель тоже мог теперь усесться в кресло.

— Ну что же, подведем итог: в этом году у тебя появились друзья.

— Да.

— Ты не очень ладишь с отцом.

Молчание.

— Моя подруга Луна влюблена в Эмму Уотсон.

— В кого?

— В Эмму Уотсон. Она потрясающе красивая. Не знаю, может ли такое быть, хотя нет, знаю, так тоже бывает, когда девушка любит девушку. Мы с подругами квиры. Потом переженимся друг на друге все, потому что мальчики нам не нравятся.

— Вам пока одиннадцать, еще не все потеряно.

— Мы предпочитаем голубых. Самир голубой.

— В одиннадцать лет?

— В двенадцать.

— Да, это меняет дело.

Бландина рассмеялась и доверчиво посмотрела на Спасителя.

— Черные тоже хорошие, — сказала она.

— Согласен.

— А вы гей?

— Увы, нет.

«Хорошо бы поближе к теме. Так и скачет, не угонишься», — подумал про себя Сент-Ив.

— Я куклофилка.

— Извини, не понял?

— Куклофилка, — повторила Бландина и зашлась смехом. — Я люблю кукол. «Монстер Хай». Знаете?

— Нет.

— Вообще-то вы мало что знаете.

— Так оно и есть, но мне нравится узнавать что-то новое.

— Вы классный. Марго мне так и сказала: вот увидишь, он классный!

— Она хотела, чтобы мы с тобой поговорили?

— Да.

— А почему, ты знаешь?

— Лично я думаю, чтобы я на папу нажаловалась. Она не решается. Она с ним притворяется пай-девочкой. А он ей фирменные одежки покупает. Мне на фирму наплевать. Наденешь джинсы «Капораль» или куртку «Аберкромби» — и будешь дура дурой. Лично я так с дураками и здороваюсь: «Привет, Капораль!», «Салют, Аберкромби!»

— А ты не слишком вредничаешь?

— Я? Нет. Я вообще-то не вредная. Только с папой. С ним — да. Для него я… — Она поджала губы и манерно повела рукой: — «За гранью, деточка».

— Он так тебе говорит?

— Да, когда добренький. А когда нет — «Ты ненормальная, у тебя айкью ниже плинтуса, спрячь свои коленки мосластые, от тебя пóтом воняет, почему не пользуешься дезодорантом?»

— Он так тебе говорит? — переспросил для верности Сент-Ив.

— Это кошмарный тип, хоть по нему и не скажешь. Делает вид: я добрый, всегда за тебя. А сам! Говорит жене: «Почему ты всегда в брюках, дорогая? Это так неженственно!» Она надела юбку, и что? «Что ты на себя нацепила? На панель собралась?»

Бландина с удовольствием изображала отца. Сент-Ив поудобнее устроился в кресле, а это означало, что он предельно внимателен.

— Мне он сказал: «Хорошо, что ты снимаешь ролики с петшопами», а потом: «Как?! Ты выкладываешь их в интернет?» Конечно, выкладываю. Я выкладываю их на ютубе. А иначе какой в них смысл, если их никто не видит? А он устроил дикий скандал: «Ты забыла, сколько тебе лет?! Педофилы в интернете…» — и пошло-поехало. И уничтожил мои ролики. Это сколько же часов работы!

Глаза девочки заблестели слезами.

— Он роется в моих вещах, я не вру, честное слово! Роется, и мне приходится прятать свой дневник. Даже ко мне в телефон влезает, смотрит фотки. Я фотографирую свои ноги. Имею право. Оказывается, нет! Я ненормальная, это нездоровый фетишизм?

— Нездоровый фетишизм, так сказал твой папа?

— Да.

Конечно, Бландина бы так не сказала. Видимо, отец не может смириться со странностями дочери? Или постоянно нервирует девочку с живым характером?

— Эту неделю ты у отца?

— Йес.

— Он знает, что ты у психолога?

— Он не знает даже, что Марго ходит к психологу. Не знает, что она… — Бландина ребром ладони провела себе по руке.

— А ты знаешь?

— Я видела, как она резала руки в ванной.

— И никому не сказала.

— Никому.

— Не предала сестру.

— Нет.

— Ты молодец.

— Спасибо.

Они улыбнулись друг другу.

— Ну, всё? — спросила она.

— Да. Теперь я поработаю с Марго. Если хочешь, можешь побыть с нами.

— Не стоит. Я пойду фотографировать свои ноги.

— Давай.

В приемной сестры не обменялись ни единым словом. Однако Марго, усевшись на ту же кушетку, где только что сидела Бландина, спросила:

— Она со странностями, правда?

— Своеобразная девочка.

— Мама позволяет ей делать все, что захочет. А папа от нее устает. И я тоже.

Марго сразу объявила, что она на стороне отца.

— Что вам говорила Бландина?

— Все, что говорится в этой комнате, не разглашается, — напомнил девочке Сент-Ив.

Он чувствовал, что Марго в нерешительности. Ей хотелось остаться и хотелось уйти.

— Я хотела бы прекратить… — заговорила она, помолчав.

— Жаль было бы прекратить лечение, даже не начав его.

Марго с недоумением взглянула на своего психолога, потом усмехнулась.

— Я сказала, хочу прекратить…

— Резать руки, — мгновенно закончил Сент-Ив, смутившись, что поторопился с первым заключением.

— Почему я это делаю? — спросила она с тоской.

— А что ты при этом чувствуешь?