Дарре. Обращение «к земле» не было предвыборным ходом — оно представляло собой одну из главных составляющих идеологии национал-социализма и поэтому носило более искренний характер, чем, скажем, борьба за среднее сословие, ставшее восприимчивым к радикальным лозунгам благодаря экономическому кризису. Стремительным успехам Дарре весной 1933 г. благоприятствовало и то, что попытки унифицировать широко разветвленную сеть сельскохозяйственных объединений предпринимались давно. Демонстрируемое правительственными учреждениями уважение к «крови и почве», щедрая помощь сельскому хозяйству (в основном крупным землевладельцам), оказываемая Гугенбергом, вооружили нацистских поборников централизации неплохими аргументами.

Не мешало, конечно, и поднажать. Аграрные стратеги НСДАП прибегли к многократно испытанному в других областях методу: президент Христианского крестьянского союза Андреас Гермес, выступавший против нацистов и против объединения сельскохозяйственных обществ, был арестован по обвинению в растрате. Между тем два сотрудника «Аграрно-политического аппарата» в Имперском сельском союзе, объединявшем крупных землевладельцев, подготовили почву для переговоров о слиянии с крестьянскими союзами, и всего через две недели после ареста Гермеса Дарре «попросили» взять на себя руководство новой имперской структурой. Еще через две недели дипломированный специалист по колониальной экономике обеспечил себе председательство в Союзе крестьянской взаимопомощи и как раз ко дню рождения фюрера, 20 апреля, рапортовал ему о том, что «сосредоточил под своим руководством 40 000 сельских кооперативов»[101]. Вскоре после этого под команду Дарре вместе с Немецким сельскохозяйственным советом, который, полностью доверяя обещаниям насчет автаркической экономики, неоднократно заявлял о своей солидарности с новым правительством, перешло и руководство Сельскохозяйственных палат. К концу мая 1933 г. идеолог «крови и почвы», которому не исполнилось еще и 38 лет, сумел поставить под свой контроль все сельскохозяйственные организации. Это отразилось и в его новом звании «крестьянского рейхсфюрера». Неудивительно, что после такого успеха ему достался также пост министра сельского хозяйства, когда Гугенберг в конце июня подал в отставку. В аграрном секторе, таким образом, партийная, профессионально-цеховая и государственная власть оказалась сосредоточенной в одних руках. Больше ни в одной области экономики подобного не произошло, параллели можно было найти разве что в самой системе национал-социализма.

Конец многопартийности и «унификация» общества

Своим единодушным одобрением закона о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий буржуазные партии так явно продемонстрировали внутреннюю неспособность противостоять напору национал — социалистов, стремящихся сформировать новый режим, что это не могло пройти им даром[102]. Члены всех этих партий — от Центра до Немецкой национальной — покидали их толпами, отчасти от разочарования, отчасти из страха перед репрессиями, а нередко и для того, чтобы вступить в НСДАП. Нарастающее давление со стороны «движения» ускорило процесс распада, охвативший наконец и СДПГ — единственную партию, еще делавшую попытки сопротивляться хотя бы в силу собственных представлений о патриотизме.

После фактического (правда, никогда не облекавшегося в форму закона) запрета КПГ и последовавшей за ним ликвидации боевой организации СДПГ «Рейхсбаннер» в рядах социал-демократов уже в марте 1933 г. поселилась тревога, усилившаяся вследствие разгрома партийного аппарата и нарастающего террора против членов партии. Акция против свободных профсоюзов 2 мая дала новую пишу опасениям. Внутри партийного руководства существовали различные мнения по вопросу о том, что может ожидать социал-демократов в недалеком будущем. В результате часть Правления СДПГ в качестве «зарубежного представительства» перебралась в Саарскую область, находившуюся под управлением Лиги Наций, а затем, в маё, — в Прагу, чтобы подготовить почву для возможной эмиграции, в то время как оптимисты надеялись спасти партию, последовательно придерживаясь «курса на законность». Последние сравнивали сложившуюся ситуацию с эпохой Бисмарка и его закона против социалистов, когда СДПГ подвергалась политическим гонениям, но могла при этом заниматься парламентской деятельностью и в конце концов благодаря этому организационно окрепла.

Внутрипартийные разногласия со всей очевидностью проявились, когда Гитлер созвал заседание рейхстага 17 мая. Вопреки предостережениям большинства членов Правления, к которому помимо главного редактора газеты «Форвертс» Фридриха Штампфера теперь присоединился и Отто Вельс, и несмотря на произведенный всего неделю назад арест партийного имущества, почти половина социал-демократической фракции приняла участие в заседании. Незадолго до этого министр внутренних дел Фрик ясно дал понять, что от нее ждут безоговорочного одобрения демагогической речи по вопросам внешней политики, которую собирался держать перед собравшимися Гитлер, иначе жизнь социал-демократов, заключенных в концлагерь, окажется под угрозой. В сущности, заявление канцлера не давало особых поводов для возражений: Гитлер заверил мировую общественность, ожидавшую агрессивных требований, в своем уважении права всех народов на существование и призвал к мирной политике договоров. В конце речи депутаты встали в знак одобрения — никто не отказался совершить этот эффектный жест. Могло показаться, будто вся Германия едина в своей лояльности Гитлеру.

Эмигрировавшие члены правления СДПГ обрушились с резкой критикой на подобное поведение, грозившее смазать впечатление от стойкого сопротивления социал-демократов принятию закона о предоставлении чрезвычайных полномочий, и решительно потребовали перехода на нелегальное положение. В первом же номере газеты «Новый Форвертс», вышедшей 18 июня в Праге, появился призыв к свержению гитлеровского режима. Берлинское партийное руководство немедленно отказало эмигрантам в праве говорить от имени СДПГ, однако не уступило требованию властей исключить пражских беглецов из партии. Тем самым оно дало Фрику желанный повод. Ссылаясь на постановление «О защите народа и государства», тот 22 июня 1933 г. объявил СДПГ «антинародной и антигосударственной организацией» — в том числе и потому, что она не пожелала расстаться с эмигрировавшими членами своего правления, «вышвырнуть их из своих рядов за измену родине». Ответ из Праги дышал бессильным гневом. «Запрет ясно указывает нам дорогу!» — гласил заголовок сообщения в «Новом Форвертс». Теперь «всякая видимость демократической законности уничтожена», писала газета[103].

И это было еще слабо сказано: социал-демократы пока недооценивали серьезность положения, а между тем национал-социалисты за последние месяцы слишком многое сумели изменить в политической действительности Германии, не встретив отпора, чтобы терпеть какое бы то ни было сопротивление. В лице СДПГ они убирали со своего пути последнюю левую немецкую организацию, и можно было не сомневаться, что формирование нового государства закончится ее абсолютным и безоговорочным устранением с политической арены.

Представители буржуазных партий вынуждены были теперь взглянуть в глаза истине, от которой до сих пор отмахивались: проголосовав за закон о предоставлении чрезвычайных полномочий, они поставили под вопрос не только свою политическую функцию, но и свое право на институциональное существование. Немецкая национальная народная партия, самоликвидировавшись, обеспечила тем самым переход своих депутатов во фракции НСДАП в рейхстаге, ландтагах и муниципальных парламентах, а также достижение официального соглашения о включении ее боевого союза «Стальной шлем» в состав СА. Это было немало, учитывая, что глава НННП Гугенберг несколько недель служил мишенью для критики со стороны национал-социалистов и 26 июня после ряда грубых