— Жаль, — Кмитич покачал головой, — было бы пороху много, можно было бы попробовать запустить снаряды Семеновича. На них очень много пороха надо. Ну, а так, как оно есть, лучше не рисковать. Все равно, дзякуй Шейну, — Кмитич смешно изобразил низкий, с опущенной рукой поклон московитов, — да ниспошлет Аллах ему здоровье!

— Здоровье! — усмехнулся в усы Обухович. — На том свете ваш Шейн! Московиты ему, того, голову отрубили.

— За что? За порох?! — уже неподдельно расстроился Кмитич.

— Не за порох, а за то, что Смоленск не смог захватить.

— Во народ! Чуть что — сразу на плаху! То есть голова Шейна зараз без шеи. Жаль.

Кмитич взялся за подготовку городской артиллерии. Ему выделили отряд в двадцать пять человек, которые под чутким руководством хорунжего принялись за восстановление порченых лафетов. Но Кмитич не просто восстанавливал пушки, но и мастерил новые. Он и здесь проявил свою выдумку и мастерство, соорудив пару картечниц из двенадцати стволов в три ряда. Первым залп давал верхний ряд, затем по очереди второй и третий. Под убийственным огнем такой картеч-ницы невозможно было выстоять.

— Брависсимо, пан канонир! — похвалил Кмитича обычно всем недовольный и хмурый Обухович. Воевода, кажется, первый раз был по-настоящему хоть чему-то рад.

Однако оршанский князь не ограничился этими изобретениями: он на бумаге изобразил чертежи еще одной легкой пушки-тюфяка на вращающемся колесе, правда, соорудить такую не хватило времени.

Кмитичу активно помогал Якуб Боноллиус, с появлением которого и началась более-менее организованная подготовка стен к обороне. На бастионах и на крепостной стене этот архитектор неизменно появлялся в модном манто — плаще в форме полного круга с разрезом спереди и в шляпе с высокой цилиндрической тульей. От Боноллиуса Кмитич узнал много полезного по архитектуре и моде, и в частности, что в Вильне сейчас у дворян в ходу мужская обувь белого либо черного цвета на высоких, достигавших вершка красных каблуках и толстых пробковых подошвах, обтянутых красной кожей.

— Это очень интересно, — сказал по поводу каблуков и подошв Кмитич Боноллиусу. Тот уловил иронию и не менее любезно посоветовал Кмитичу отрастить длинные волосы и вплести банты, как у него.

— Это еще зачем? — Кмитич был близок к тому, чтобы нагрубить этому повернутому на моде франту.

— Я так понял, вы дуэлянт, пан Самуэль? — продолжал улыбаться Боноллиус. — Сделал этот простой вывод из ваших возмущений по поводу запретов дуэлей в Швеции. Но если вы бьетесь на саблях, то с вашей прической вам могут лихо отрубить голову. А вот такие волосы, — и Боноллиус взбил свою шевелюру, — с бантами на концах есть лучшая защита шеи от сабли. Так что это не просто красивые завитушки, пан Самуэль.

— Век живи, век учись, — усмехнулся Кмитич, впервые услышав об этом, — дзякуй за совет, пан Якуб, но мне ни каблуки, ни такая вот прическа, думаю, не подойдут. А лучшая защита от сабли — это голову не подставлять.

— Тоже верно, — и Боноллиус затянулся своей трубкой-чертиком. Кмитич же впервые подумал, что Боноллиус многим, даже внешне, напоминает Богуслава Радзивилла, производя с первого взгляда столь же обманчивое впечатление расфуфыренного светского франта.

В арсеналах Смоленска Самуэль Кмитич нашел много полезного, ускользнувшего от ока Обуховича: бочку кусковой серы, бочку солянки, серу в порошке, селитру неочищенную, железных ядер для больших пушек количеством до четырех с половиной тысяч, а также одиннадцать тысяч ядер средних и малых. Заброшенный артиллерийский склад оказался не таким уж бедным арсеналом. Здесь Кмитич отыскал две тысячи сто семнадцать продолговатых кусков московского олова и сто больших квадратных кусков смоленского олова. В ящиках он обнаружил много мушкетных оловянных пуль и около семи бочек Смоленской меры, а также семь петард окованных и десять неокованных, больше восьмидесяти медных гранат… Тут же были инструменты и формы для изготовления пуль, пороха, пушек. Для хранения военных припасов в крепости имелись особые помещения. В подновленном и заново покрытом гонтом цейхгаузе хранились формы для пуль, гвозди для мушкетов, можжеры, штурмаки и прочее оружие.

Кмитич ходил от стенки к стенке, от ящика к ящику, от бочки к бочке, то завистливо цокая языком, то сокрушенно качая головой. За ним послушно следовал писарчук и все скрупулезно заносил на бумагу.

Два каменных склепа с крепкими дверями и двумя окнами с железными решетками и ставнями в воротах, устроенные при входе в Большой вал или Королевскую крепость, вмещали в себя порох, селитру и ядра. В самой крепости по левую руку устроен был третий склеп. Перед ним поставлен забор с воротами и железными запорами. Такие же ворота вели и в сам склеп. В нем хранились ядра, пули и разные инструменты для изготовления оружия и снарядов: формы, сверла, штампы, а также вилы, цепи, заступы…

Провиантский магазин находился недалеко от вала, возле стены. Так как провианту в нем не было и признака, то здесь хранились военные припасы, как-то: патроны, огнистые стрелы, стволы, рычаги, цепи, шпаги, шашки и различные кузнечные и слесарные инструменты и материалы.

В Копытинских воротах хранились колеса, лафеты, повозка, новая карета, дышла и целый угол московских лыж. В Ту-пинской башне, на среднем и верхнем этажах Кмитич насчитал возов на семь фитилей. Весь этот список он предоставил Обуховичу. Тот был рад, что многое нашлось, чего он не находил ранее, но все равно был далек от общего оптимизма.

— Для короткого сражения сей арсенал добрый, — говорил воевода, — а для армии московской этого может и не хватить.

«Вечно он всем недоволен», — думал Кмитич. Хотя признал, что определенная часть из описанного арсенала пришла в негодность, а каганцы и другие железные вещи из цейхгауза смоляне растащили в частное пользование.

— Ничего, прикажу — вернут, — успокоил Кмитича Обухович.

Вот так и проходил мальчишник оршанского войта среди сырости складов и на крепостной стене, с молотком и рубанком или же с мастерком в руках. Ну а девичник его невесты, несмотря на грозную пору, шел полным ходом, со смехом, шутками и всеми девичьими ритуалами и выдумками. Уже, как положено перед свадьбой, растопили баню, и подруги невесты, облачив ее в длинную банную рубаху, вели ее под руки мыться перед встречей с женихом. В руках Маришка держала снятую с льняной косы бисерную хазовую повязку, на лицо ей набросили платок от сглазу Две подружки, молодые шестнадцатилетние девочки, веником и прутиками с лентами вершили дорогу молодой. В предбанник зашли вместе с невестой еще три девушки. Невеста подняла руки, и с нее аккуратно сняли льняную белую рубаху, обнажая упругую молодую грудь с нежно-розовыми сосками. Маришка впервые почувствовала себя беззащитной и нагой настолько, что интуитивно прикрыла свой пушистый лобок ладошкой, словно ее жених смотрел на нее через щель в двери, либо стесняясь подруг, с которыми к своим семнадцати с лишком годам мылась в бане уже сотни раз. Подружки, улыбаясь Мариш-ке, также как будто впервые, стоя голыми, рассматривали ее, словно прощаясь с этим молодым, дышащим чистотой и девственностью телом. Снаружи доносились звонкие девичьи голоса, поющие прибаутки. Девушки-подружки «оплакивали» невесту, «предостерегая» ее от жениха песней, провожая ее из подружек в стан замужних женщин: