как рабоче-крестьянское происхождение в Советской России. Сравнение выдерживает критику. Можно объявить себя снобом или полюбить голубого собрата, обчистить доверчивых соотечественников, стать большим человеком – депутатом, губернатором, бандитом или всем этим вместе, но изменить породу не удастся. И не нужно углубляться в детали или расширять границы суждения до масштаба журнала Форбс. Это лишнее. Скажем просто, у каждого вида свои дворняги. И это не в укор или в поощрение, это – факт. Купер готов выдержать любой кастинг без предъявления Свилетельства о рождении или родословной, заверенной в Палате лордов. Вырождение впрочем видно на глаз, и тут у Купера и его беспородных соратников свои аргументы.

Никто не понимает окружающую действительность, а, значит, самую жизнь, полнее дворняги. Породистые собаки занимают положенное место и не претендуют на лишнее. Порода не предоставила им выбора. Они сторожат, охотятся, водят непоседливых слепцов или просто украшают жизнь хозяев. Они при деле. Позволяют себя расчесывать, стричь и гладить. Им позволяется забираться грязными лапами на диван и спать рядом с красавицей хозяйкой, огрызаясь на живого мужа. Считается, что это смешно. Породистая собака знает цель жизни, это знание у нее в генах, и она его расходует изо дня в день, как записано в родословной.

Другое дело, дворняга, дитя подлинной любви, а не коммерческой селекции и династических расчетов. У дворняги нет паспорта, сведений о родителях, в лучшем случае (как у Купера) это название приюта (шелтера), откуда берет начало безродная биография. Дворняга рассчитывает исключительно на свойства собственного ума. Она заведомо сообразительнее хозяина (о породистых так не скажешь), круг ее общения полнее и разнообразнее, от мусорника в родном дворе и до съемочной площадки знаменитого режиссера. С породистой ничего подобного не может случиться. Зачем? Зато дворняга везде уместна, ее никто не спросит, кто она, и откуда. Она просто пришла, завернула из ближнего переулка и теперь глядит на вас, помахивая хвостом и взывая к лучшим чувствам. Ее воспитывает суровая среда, а не казенный собаковод. Дворняги, безусловно, актеры, изучив свойства этой профессии, нельзя не удивиться. Помните знаменитое Не верю!? Это не про дворнягу. Эпохальный режиссер К. Станиславский поверил бы, не усомнился, актеров призвал брать пример именно с дворняги, и был бы прав. Да, точно так, потому что со временем искренность дворняги становится сутью, и никто не смеет упрекнуть ее в лицемерии. Порядочность служит свойствам натуры, дворняга всегда остается сама собой и не вырождается, как порочные аристократы и потомки верных ленинцев. Конечно, и дворняга может одичать, вернуть себе первобытную сущность, но от этого никто не застрахован. Ведь все мы, если честно, млекопитающие. Или вы с тарелки выпали? Зато дворняга быстро понимает, что нравится хозяину, и берется оттенить его лучшие свойства. Это не меркантильность или, наоборот, бескорыстие, дворняга умеет свести эти характеристики в единое целое, как плюс и минус в электрическом шнуре. И получить нужный результат…

Жена именно так и попалась. Она перед Купером в долгу, и, чтобы она не делала, этот долг будет только расти. После прогулки и кормежки Купер располагается на ковровой дорожке посреди комнаты. Он выспался, наелся, доволен жизнью и готов выслушать прения сторон. За завтраком мы скрещиваем копья.

– Мне не жаль майонеза, мне жаль тебя. – Начинает жена, видя, как я тянусь к банке. Жена считает, что майонез губит кровеносные сосуды.

Еще недавно мое положение было безнадежным, пока Витюша – старый приятель жены не признался с застенчивой улыбкой, что любит майонез. Он ничего не ест без майонеза. Витюша был проездом и остался ночевать. Утро этого признания я считаю счастливым.

– А Витюша? Сама говоришь. Приличный с виду человек. И любит майонез. Лучшее его качество, кроме, конечно, успеха у дам.

– Не трогай Витю. – Обрывает жена театральным голосом. Витюша ей дорог. – Ты сам в гостях ешь, что попало.

Разговор набирает силу. У меня свое оружие – сахар. Сахар вреден, не меньше майонеза. Считается, что жена его не ест.

– А в инжире сахара нет? – Задаю я коварный вопрос. Жена молчит, я усиливаю давление – И в дыне нет? И в папайе… – Сам не знаю, почему я взъелся на папайю. Но папайя меня раздражает. С виду похожа на мяч для американского футбола. Жена прижимает папайю к груди и пытается занести снаряд на базу. То есть в продуктовую тележку. Я стою в защите. Примерно так это выглядит.

– Папайя? При чем здесь сахар? – Гневно возражает жена. – В папайе есть полезный фермент. Расщепляет пищевой белок. Мог бы знать…

Спор, как правило, заканчивается вничью. Мирно. Не всякая волна рождает цунами. Купер находит момент, плюхается перед женой и начинает сеанс гипноза.

– Купер скучает. – Говорит жена, заметно волнуясь.

– Похоже на то. – Подтверждаю я.

– Собака целый день одна.

– Я дома.

– Можно подумать, ты обращаешь внимание на собаку. Ему нужно больше гулять. А не формально…

– Давай сводим его в Национальную Галерею.

Это, конечно, шутка. Но Купер тонко понимает юмор. Он вскакивает и, помахивая хвостом, показывает, что готов. В Галерею, пожалуй, лучше всего… Но туда с собаками не пускают, даже с такими умными, как Купер. Увы. Говорят, в программе кандидата в президенты есть нечто дельное по этому поводу, в сравнении со всем остальным. Если так, мы за него проголосуем. А пока всюду несправедливость. Поэтому жена идет на кухню за грудинкой, дополнительно к собачьему меню. Конечно, это слабое утешение взамен культурной программы, но, возможно, Куперу поможет. На аппетит он не жалуется.

Мои отношения с Купером сложнее. Жену ведет самоотверженное чувство к бедной собаке, я пытаюсь вступить с Купером в диалог. Как равный с равным. Не дать ему развить моральное превосходство. И чувствую, что уступаю. Купер ложится у рабочего стола и начинает изучать, на что я трачу бесценное время вместо того, чтобы заняться делом. Выйти на задний двор и бросать палку, которую он – Купер будет поднимать и возвращать мне – хозяину. И так до тех пор, пока ему не надоест.

– Так тебе и нужно. – Говорит жена, когда я решаюсь прибегнуть к третейскому суду. В ее голосе нет сочувствия. Она всегда на стороне Купера.

– Сидишь целый день в темном углу.

Это не так. Днем мы с Купером выходим на прогулку. Дом на углу, следующий за Джоном-лучше-знает, продают, он теперь на сэйле. Дом, конечно, снесут. И начнут строить особняк в три этажа. Вид из нашего окна окончательно исчезнет. Раньше, из-за забора нас с Купером облаивала белая собачонка. Забор потемнел от дождей, оброс диким виноградом, ветки