Конечно, как только фронт где-нибудь стабилизируется, появится уверенность, что где-то сохранилась антибольшевистская Россия с возможностью распространиться дальше, союзникам будет возможно стать на прежнюю позицию и продолжать помогать. Тогда хоть на некоторое время мы вернемся к прежней позиции. Однако нельзя закрывать глаза на то, что эта позиция не будет вполне прежней. Быстрое крушение Сибирского и Южного фронтов, особенно обстановка этого крушения, т. е., с одной стороны, волнения в тылах, с другой – враждебное отношение всяких самостийников, укрепили бесповоротно мысль в глазах союзников, что в неудачах национального движения виноваты мы сами. Мы не сумели сделать из него движения достаточно национального, и вместо того, чтобы объединять всех в борьбу против большевиков, им большевиками помогали. Если раньше всякая попытка союзников вмешиваться в наши внутренние дела, навязывать нам программу и приемы действий можно было устранить заявлением, что это их не касается или что мы лучше знаем, что нужно России – то эта позиция теперь вероятно станет невозможной. С одной стороны, в глазах союзников жизнь доказала, что они были правы, а не мы, а с другой – они вообще не считают себя обязанными давать деньги и помощь на дело, которому больше не верят. Если Деникину удастся где-либо удержаться, то непременным условием продолжения помощи будет не только известный тон внутренней политики, особенно в том, что касается вопроса крестьянского и аграрного, отношения к демократии и т. д., но главным образом отношение к инородцам. Союзники глубоко убеждены теперь, что если Добровольческая армия уцелеет в какой-нибудь части России, то сломить большевиков она не сможет одними своими силами, что для этого нужно будет привлечь инородцев Прибалтийских провинций и соседей – поляков и финляндцев. При этих условиях речь пойдет только о создании общего фронта из Добровольческой армии и всех западных соседей. Добиться этого фронта, т. е. сотрудничества с нами, можно только этими уступками. Эти уступки еще не так давно казались для нас неприемлемыми, но если мы останемся на этой позиции, то я убежден, что союзники нас бросят, они уже не верят в возможность возрождения России силами одной Добровольческой армии.

В чем те уступки, которые от нас потребуют, я сейчас не берусь предсказать. По отдельным разговорам, которые происходят здесь с отдельными людьми, можно думать, что для инородцев это будет означать федерацию их с Россией, т. е. то самое слово, из-за которого у нас шла борьба, а для Польши – уступку в границах. Я по-прежнему думаю, что возможно будет пока не указывать границ России и Польши, а ограничиться принципиально признанием арбитража в момент создания общей русской власти. Я думаю, что, признавая этот арбитраж сейчас, мы ничем не рискуем, так как когда Россия воскреснет, никто нас на Польшу не променяет. Словом, вот тот минимум уступок, на которые возможно было бы склонить союзников. Если он для нас неприемлем, нам нужно будет строить свои планы, уже не считаясь с помощью союзников.

Что же будет тогда, когда мы потеряем эту помощь, или, что то же самое; если Южный фронт последует участь Сибирского фронта. На это здешние правительства ответа еще не дают и, вероятно, не дадут его и завтра; однако мысль уже работает и нам нужно быть готовыми к целому ряду возможностей.

1). Не исключена вовсе возможность, что, считая большевизм не русской, а мировой опасностью, союзники объявят ему эту войну. Но она, конечно, меньше всего будет вестись своими собственными силами, но они поддержат тех же наших соседей и инородцев. То что было так легко и просто, пока Деникин был в Харькове и Курске, будет бесконечно трудно, когда против этих инородцев будет уже вся большевистская Россия. Этого мало; Россия едва ли поверит в бескорыстие той помощи, даже если она будет обещана. Может оказаться в этом случае, что война большевиков с коалицией приобретет характер не войны большевизма с цивилизацией, а войны России с иноземным вмешательством. Спрашивается теперь, каково же отношение к этому походу на Россию Добровольческой армии, если даже она задержится в каком-либо уголке России? Спрашивается, на каких условиях мы должны на нее согласиться и в каком случае против нее протестовать. Я намечаю только этот вопрос, чтобы Вы знали, что может перед нами встать.

2). Вторая возможность серединная и потому самая вероятная: союзники откажутся от похода в Россию и будут поддерживать цепь окраинных государств в их борьбе против большевизма, т. е. Румынию, Польшу и Прибалтику. Они признают за одними независимость, за другими право на русские территории. Это будет разрыв с нами, Россией, уплата русским достоянием за то, что они образуют санитарный кордон. В результате большевики бросятся на этот кордон; война опять получит характер войны за собирание России, хотя бы под советским флагом. Большевики будут одновременно и сражаться с польскими войсками, и разлагать их большевистской пропагандой. Спрашиваю Вас, на чьей стороне тогда окажется наша симпатия. Предпочтем ли мы потерю Белоруссии и Прибалтики за победу над большевизмом или наоборот.

3). Может произойти еще и третье, как результат самостоятельной политики, так как и результат второй политики. Большевики откажутся от завоевательной войны, признают потерю Прибалтики и Польши и с помощью немцев начнут по-своему устроение России. Видя, что опасность большевизма Европе больше не грозит, нуждаясь в русском сырье и вообще в прекращении гражданской войны, союзники, после некоторых колебаний, помирятся с большевизмом. Тогда станет ясно, что гражданская война больше невозможна, что большевизм может быть перерожден и даже задушен только изнутри. Но вся та помощь, которую могли бы нам оказать союзники, может быть только помощью мирной, ставящей большевизму условия как за признание, так и за разного рода экономическую поддержку. Тогда наступит торжество преступления, торжество преступников, величайший моральный и политический разврат. Но избавиться от него Россия в целом будет не в силах, а каждому отдельному русскому останется поступать сообразно своему темпераменту. Одним капитулировать, другим идти в террористы, третьим – превратиться в типичного русского эмигранта.

4-я и последняя. Четвертую я упоминаю только вскользь и только потому, чтобы быть полным. Есть еще одно новое течение, которое исходит не из французской сферы, наоборот, к нему здесь относятся с враждебностью и нетерпимостью. Но есть течение среди Англии и Америки; оно заключается в том, что победу большевизма начинают рассматривать как победу Германии. Из этого делают такой вывод: только заинтересовав Германию в уничтожении большевизма, только оторвав Германию от большевизма, можно рассчитывать с ним справиться, а потому нужно с ней сговориться. Они не говорят пока о чем. Что заключить с Германией мир, мир за счет России – невыгоду этого они понимают, – а пока только о том, чтобы вообще смягчить условия мира. Но логическим путем эта мысль может привести к сговору с Германией за счет России. Говорю об этом только для полноты, т. к. во Франции об этом нельзя говорить даже вслух.

Вот краткая информация того, что здесь происходит, той смуты в умах, которую внесли неуспехи Колчака и Южного фронта.

Мне нечего Вам прибавлять, но если бы военное счастье круто переменилось, то Европа вероятно бы склонилась перед ним. Пока же общее мнение: из антибольшевистского фронта не сумели стать народным движением.