нового платья и т. д., не очень сюсюкающе? Скажи, хоть коротко. — Как зашумело вдруг сейчас… выглянула в черноту ночи, потерялась в ней совсем… ветер, штурм. И вдруг… полыхнула зарница, одна, другая… Теплый несется ветер, душный, и жарко как-то вздрагивают облака от зарниц… Не хочется идти спать. Кажется, что что-то пережить можно, что-то великое… в такую ночь зарниц. Как таинственна эта безмолвность… и как величественно-торжественно! Сколько совершается таинств в природе… и как мало кто это видит. Люди спят… храпят м. б. непристойно… А звезды мерцают где-то за облаками, живут мириадами тайн! Но все же: спать надо. И ты, дружок мой, спи, спи! Отчего плохо спишь, Ванюша? Валерьяновый настой будет действовать не сразу. По мере накопления. Я лично, не переношу брома. Для меня он — «крышка». — Приближается гроза. Гремит. Погашу свет, и открою окна. Какой шум за окном. Опять зажгла свет, — хочу побыть с тобой, мой милый… Занавеску вздувает, треплет тяжелой тканью, как вуалью. Трепетно в грозу! До «Лика» не дотрагивалась. Ах, зачем тогда я оторвалась, зачем у суток есть ночь? Если бы я тогда не оторвалась, — я много бы написала. Теперь… «замудрилось» все как-то. Рассказ этот, повесть ли (?) назову «Заветный образ». Ой, как гремит! Чуточку страшно! А тебе? Т. е.: ты боишься гроз? По моему представлению тебя — нет! Ты любишь грозы! Ну обними — защити Олюнку, она чуть-чуть боится.

Хочу с тобой побыть в грозе… ночью. И ливень… Чудно! Но пусть лучше будет завтра солнце. Я _т_а_а_а_к_ хочу это написать при солнце! Ах, эти дымные дали… этот зной, этот свет, эти блики на воде! Но дали, дали! И облака! Не знаю, откуда эти краски, м. б. от близости к морю, но так порой бывает дивно! — Однако, пора мне спать… так поздно, страшно на часы взглянуть. Глухая ночь. Завтра рано встать надо. А я люблю поспать утром. Утром я спокойно сплю. А ты? С вечера я все еще от дня переживаю. Сегодня твое письмо. Ой, ливень-то какой!!!! Покойной ночи! Под ливень так люблю заснуть!

[На полях: ] 1 сент. — серое утро, — увы — дождичек. А в прошлом году было солнце!

Не думай о болезни, Ванюша. У тебя все нервы. Ты не принимал Baldronit? Спрошу, когда наш друг из Берлина вернется, название лекарства: оно через нервную систему действует на желудок. Для тех пациентов, у коих «язва» просыпается от нервов. Сегодня он очевидно приехал уже. В то воскресенье жду его опять. Узнаю и сообщу тотчас же. Не воображай никаких его «прав». Я в душе зову его «старой девой» за его старо-холостяцкие привычки. Да и вообще — невозможен у меня _н_и_к_т_о! Ты же знаешь! Или все еще нет? Ну, знай!

Отправлю письмо только 2-го IX.

Целую тебя и молюсь, чтобы был здоровым! Выбрани меня за мерзкий почерк. Я его разболтала. Вань, мне теперь совсем хорошо, даже кофе пью и… ничего, а бывало до обмороков доходило, с сердцем скверно бывало. Все в норму приходит. Только вот стала круглышкой. Спи спокойно. Оля

Сережин адрес: Arnhem, De Welsh, 10. Но ты можешь писать на меня прямо. Твои письма таак стали редки, что никаких мыслей, кажется не вызывают ни у кого.

198

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

5. IX.42

Милый Ванечек, как досадно мне, что все это время я разрываюсь на части и не могу поговорить с тобой так, как хочет того душа. Я еще не получила твоего простого письма, но зато заказную открытку (28-го)495, письмо заказное с вложенной недофранкированной открыткой… Я, конечно, вся зажглась от них. Как счастлива я, что ты все же меня «признаешь» еще! И я очень хочу писать. Мне самой очень хочется писать длинное об Александрушке, м. б. повесть. Я все это чувствую, а деревня ее и все оттуда — мне так знакомо, такое свое! Но меня задергали, нет досуга, — мне хочется даже лени! Такого _п_о_л_н_о_г_о_ досуга. Сегодня опять гость наш у нас (а матушку сейчас посадила в поезд). Вот вернулся опять из деловой поездки в Берлин и был там у многих наших знакомых… Вчера меня тоже отчаянно трепали — уезжала я в Haarlem. Ну, довольно. Ваня, что самое главное: твое здоровье. Меня возмущает леность С[ергея] М[ихеевича] — что такое «м. б. нехватка панкреатического сока?». Это же достаточно серьезно, для того, чтобы _т_о_ч_н_о_ узнать. И очень просто. Пусть назначит тебе сделать исследование крови на сахар и диастазу, и урины на диастазу, все натощак. Кроме того, хорошо бы было определить количество родана в слюне, но тогда не кури и будь натощак 12 часов. Почему у него это предположение? Разве у тебя какие есть показатели на панкреас?[226] Боли? Есть ли у тебя отвращение от жирного, сахара? Или можешь переносить? Жирное то из-за язвы, конечно, не можешь, но сладкое? При «заминке» деятельности панкреаса всегда можно многое узнать путем лаборатории!! Исследование всех отправлений тогда необходимо! Он должен, если предполагает что, обязательно все это проделать. А не гадать. Мне его «гадания» очень не нравятся. Нельзя только на свою интуицию полагаться. Напиши мне подробно о здоровье! Наш гость был у Шахбагова, — говорит, что тот очень обо мне волнуется. Но я чудно себя чувствую! Погода — прелесть. Подсолнухи прямо солнцами смотрят. Один сегодня даже поцеловала в смолистую серединку. Пишу с почты. Ванёк, как с поездкой? Ничего не знаешь? Знаешь, я уже до твоего письма, сама хотела не «Мой первый пост», а «Первый грех» сказать. Я его исправлю, когда будет наитие, а не нарочито. У меня есть еще одна народная тема. Очерк. Припадочная Наталья. Рассказы ее о Иерусалиме, — они погорельцы, по обещанию ходили. И «охальник» — невер Иван Степанович и его «семейка». И[ван] С[тепанович] мне казался «лесовиком». Целую. Оля

[На полях: ] Много и ласково думаю о тебе!

Скажи, могу писать чаще? Или отвлекаю?

199

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

10. IX.42 3 ч. дня

Миленькая моя Олюночка, я давно не писал тебе, воли не было, очень я устал, очень гнетет томящее чувство покинутости, почти — как 3 года тому, когда взмолился к Оле. Письма твои — случайны, беглы, отрывочны, — ты не со мной, как бы томительно тебе мое недомогание, как бы и не нужен больной Ванёк. Я не хочу быть душевным бременем для тебя, у тебя слишком и без того много нерадостного. Правда, Оля… не хочу. Не пересиливай себя, не старайся меня