увидел ходившего по траншеи чеченца лет шестидесяти пяти, который переходил от одной кучки солдат к другой и о чём-то разговаривал с ними, что мне здорово не понравилось.

В одиноко стоявшем сарае, за накрытым столом, меня уже ждал капитан Поздеев и командир взвода. Поздоровавшись с обоими, я сразу же сказал о чеченце в траншеи.

Сергей усмехнулся и пригласил жестом за стол: - Боря, ведь это твой дух, - загадочно проговорил он.

- Как мой?

Офицер налил в кружки водку и поставил бутылку на стол: - Это хозяин разрушенного тобой дома. А ходит он здесь уже второй день: уговаривает солдат помочь ему, за деньги, конечно, разобрать дом по кирпичику, чтобы построить себе новый.

- Серёга, точно что ли? Так я тогда пойду, мне ведь интересно поговорить с ним. – Я вскочил

из-за стола, но Поздеев схватил меня за рукав.

- Боря, погоди, ты куда? Давай хоть выпьем для начала.

Торопливо выпив свою порцию водки, я выскочил из сарая и пошёл по траншее. Увидев чеченца в окружении солдат, приосанился, поправил автомат и подошёл.

- Что это здесь за гражданские лица ошиваются? - Суровым командирским голосом спросил у солдат. – Если задержанный, то тогда отправьте его в штаб полка.

Бойцы заулыбались, понимая подоплёку происходящего, и бодро доложили: - Товарищ майор, это хозяин вон того разрушенного дома, - солдат сделал ударение на слове «разрушенный» и «того».

- В чём проблемы, отец?

Старик пожал плечами: - Да проблем в общем-то и нет. Вот хожу, с разрешения их командира, пытаюсь кого-нибудь уговорить, чтобы за хорошую плату и питание, разобрать развалины по кирпичику. Всё равно от безделья в окопах маются.

Я посмотрел на дом, а потом с наивностью в голосе протянул: - Да, нехорошо получилось с домом-то. А кто его тебе разрушил - боевики что ли? У нас ведь с вашей деревней перемирие заключено было.

Старик остро и неприязненно сверкнул на меня глазами, нахмурил брови, спрятав взгляд: - Да нет, ваши это сделали – федералы.

Наступило молчание. Старик переминался с ноги на ногу, не зная как ему поступить: может ли он уйти домой или задержан этим непонятно, откуда взявшимся офицером. Солдаты тоже молчали, ожидая продолжения разговора.

- Да, хороший дом, богатый. Жалко, наверно?

Старик с достоинством посмотрел на меня: - Да, дом хороший был, но если мне солдаты помогут разобрать развалины, то к осени я новый – ещё лучший дом построю. Дом не жалко: жалко, что сгорели во время пожара реликвии семьи – тапочки прадеда. А так: хозяйственные постройки остались, жить пока можно и в них.

- А чего ты отец ходишь и просишь помощи у солдат, почему тебе не помогут сыновья, соседи?

- У соседей своих проблем полно, а сыновья мои в России; от греха подальше, - старик ссутулился, считая что разговор закончился, вылез из траншеи и, опустив руки вдоль туловища, побрёл в сторону дома. Может, фигура одиноко бредущего старого чеченца через поле к своему разрушенному жилищу и вызвала бы у кого-нибудь жалость, но только не у меня. Судя по взглядам и репликам солдат, жалости не наблюдалось и у них.

Сколько бы я не встречал чеченцев, сколько бы с ними не разговаривал: все они мирные, белые и пушистые, все они против Дудаев и за русскую власть. То же самое я слышал и от знакомых офицеров. Куда бы наша артиллерия не стреляла, потом приходили старейшины и докладывали, что во время обстрела погибало такое-то количество детей, стариков и женщин. Мужчин как будто и нет у них, а вывод напрашивается один: все в боевиках. И дом у старика – хоромы, на трудовые и сельские доходы такой дом не построишь. Наверняка, и сыновья у него в бандитах. И такой вот безобидный с виду старик, если бы боевики сумели захватить часть русской территории: ехал бы на автомобиле за своими сыновьями и грабил русское население, грузил всё что попало в руки в кузов. Несмотря на свой возраст, может быть, и насиловал русских женщин, а потом в кругу односельчан хвастал своими трофеями и приключениями. Знаю я чеченцев по службе в армии. Когда их в подразделении или части немного, или единицы – это хорошие солдаты, интернационалисты. Но когда их много, то они сколачиваются в стаи и превращаются в скотов и сволочей, которых надо постоянно гвоздить железным кулаком и держать за глотку, а не рассуждать о каком-то их, особом, национальном менталитете. Закон и правила общежития должны быть для всех национальностей, для всех людей един и не только в армии. А то получается: когда русские парни на рынках или на улицах изредка бьют «чёрных» - это шовинизм, расизм и фашизм со стороны русских. А когда в бывших наших республиках выгоняют из домов, грабят и унижают русских – это называется всегда ростом национального самосознания.

После утреннего построения, где я поставил батарее задачи на день, ко мне подошёл Снытко с третьего взвода. Нерешительно переминаясь с ноги на ногу, смущаясь и заикаясь, солдат предложил мне вместе с ним съездить на пивзавод и набрать там нормального пива, а не той кислятины, что сейчас пьют в полку. Дорогу туда он знает: знает, где можно взять и солёной рыбы под пиво.

Безмерно удивлённый, я подозвал к себе замполита и техника.

- Алексей Иванович, Игорь, вы знаете, где находиться пивзавод, откуда привозят это хреновое пиво? – Получив их отрицательные ответы, с саркастическим смехом продолжил, - и я не знаю. А вот этот, водитель противотанковой установки, который никуда не ездит, а сидит на позиции – знает, куда ехать. Знает, в какой цистерне находится хорошее пиво, и знает где можно достать под пиво рыбки. Вы понимаете, что твориться за нашими спинами? А это значит, что солдат уже туда мотался и ещё надо разобраться на чём он туда ездил? С кем и зачем?

- Да…, - протянул задумчиво, - это первая ласточка, причём нехорошая. Бойцы