Я выудил ключ из кармана, рассеянно открыл дверь (думая, что бы съесть, может, заказать что? она точно поужинает, ждать нет смысла) и чуть не приложился об дверь носом, потому что изнутри она была заперта на цепочку.

Я закрыл дверь, удивился, постоял так минутку, потом открыл снова – и снова с грохотом уперся в цепочку: красная софа, архитектурные принты в рамочках, на журнальном столике горит свеча.

– Привет? – крикнул я, потом еще раз: – При-вет! – громче, и тут услышал шаги в квартире.

Я уже колотил в дверь так, что, наверное, поднял всех соседей, когда – и, по моим ощущениям, прошло очень много времени – к двери наконец подошла Эмили и уставилась на меня через щелочку. Одета она была в затасканный домашний свитер и штаны с броским рисунком, от которого задница у нее делалась раза в два больше.

– Китси нет дома, – тухло сказала она, даже не открыв дверь.

– Ну да, я знаю, – раздраженно ответил я. – Хорошо.

– Я не знаю, когда она вернется.

С Эмили мы познакомились, когда она была щекастой девятилеткой, у Барбуров она вечно хлопала дверью у меня перед носом, а теперь не скрывала того, что, по ее мнению, Китси для меня слишком хороша.

– Да, да, пусти меня, пожалуйста, – сердито сказал я. – Я хочу ее подождать.

– Нет, прости. Время неудачное.

Эм до сих пор коротко стригла свои пшенично-каштановые волосы и носила челочку, точь-в-точь как в детстве, и от того, как она выпячивала челюсть – прямо как во втором классе – мне вспомнился Энди, как же он ее терпеть не мог, Эмма Флегма, Эмилятор.

– Ну что за чушь. Да хватит тебе. Дай войти, – снова раздраженно повторил я, но она так и стояла безучастно, в щелочке между стеной и дверью и смотрела мне не в глаза, а куда-то в щеку. – Слушай, Эм, я просто пройду к ней в комнату и прилягу.

– Ты все-таки лучше попозже зайди. Извини, – повторила она, наступила ошеломительная тишина.

– Слушай, мне наплевать, что ты там делаешь. – Френси, вторая соседка, хотя бы прикидывалась радушной. – Я не собираюсь тебе мешать, я просто хочу…

– Извини. Тебе лучше уйти. Потому что, потому что, слушай, я живу тут, – сказала она, перекрикивая меня.

– Господи боже. Да ты издеваешься, что ли?

– …я тут живу, – она заморгала от неловкости, – это мой дом, нельзя просто так вламываться сюда, когда тебе в голову взбредет.

– Ой, да ну хватит!

– И, и… – она и расстроилась еще, – слушай, я ничем не могу тебе помочь, сейчас не время, тебе правда лучше уйти. Ладно? Прости. – Она стала закрывать дверь. – Увидимся на вечеринке.

– Чего?

– На вечеринке по случаю твоей помолвки, – уточнила Эмили, снова приоткрыв дверь и глянув на меня, так что перед тем, как дверь захлопнулась снова, я успел увидеть ее перепуганный голубой глаз.

19

Несколько минут я стоял в коридоре посреди обрушившейся на меня тишины и таращился на глазок закрытой двери, в тишине мне казалось, будто Эм так и стоит за дверью, всего в нескольких сантиметрах от меня, и так же тяжело дышит.

Ну хорошо, ладно, больше ты не подружка невесты, подумал я, развернулся и нарочито шумно затопал вниз по лестнице, сразу и разозлившись, и развеселившись, потому что случай этот только подтвердил все мои прежние недобрые мысли в отношении Эм. Китси не раз приходилось извиняться за ее “грубоватость”, но сегодняшний случай – по выражению Хоби, пресловутая последняя соломинка.

Почему она не пошла в кино вместе со всеми? У нее там был какой-то парень? У Эм толстые лодыжки, и саму ее красоткой не назовешь, но парень у нее имелся, чувак по имени Билл, какой-то топ-менеджер в “Ситибанке”.

Блестящие черные улицы. Выскочив из парадного, я нырнул под соседний навес, на крыльцо цветочной лавки, чтобы проверить сообщения и написать Китси, перед тем как ехать домой – вдруг она как раз сейчас выходит из кино, я б тогда ее встретил, поужинали бы, выпили (наедине, без подружек: дурацкое происшествие, казалось, само того требовало) и уж точно со вкусом и шутками обсудили бы поведение Эм.

Окно с подсветкой. Холодильная витрина светится, как покойницкая. За покрытым испариной стеклом вода струится по крылатым побегам орхидей, они подрагивают в ветерке от вентилятора: призрачно-белые, лунно-бледные, ангелические. Те, что посочнее, выставлены вперед, такие, бывает, уходят за тысячи долларов: волосатые, в прожилках, веснушчатые, клыкастые, в кровавых пятнышках, с бесовскими личиками, ранжир цвета – от трупной плесени до гематомной мадженты, была даже великолепнейшая черная орхидея, серые корни выползают из устланного мхом горшка. (“Ну нет, милый, – сказала Китси, верно раскусив мои рождественские планы, – даже не думай, уж слишком они прекрасные, а умирают, едва я к ним прикоснусь”.)

Нет непрочитанных сообщений. Я быстро настучал ей эсэмэску (привет позвони, надо поговорить, кое-что случилось – умора, ххххх) и, просто чтобы убедиться, что она еще в кино, я снова набрал ее номер. Но пока звонок переключался на голосовую почту, я увидел отражение в витрине, в зеленых джунглях в глубине магазина и – не веря своим глазам – обернулся.

Это была Китси, в своем розовом пальто “Прада”, она, шепча что-то, жалась к мужчине, которого я сразу узнал, я его много лет не видел, но опознал тотчас же: тот же разворот плеч, развязная вертлявая походочка – Том Кейбл. Он так и не укоротил свои каштановые кудри, и одевался по-прежнему так же, как и все богатые укурки у нас в школе (“треторновские” кеды и безразмерный толстенный ирландский свитер, без куртки), на руке у него болталась сумка из винного магазина, того самого винного магазина, в который мы иногда с Китси заскакивали за бутылочкой.

Но что меня больше всего поразило: Китси, которая даже за руку меня держала слегка на расстоянии, волоча меня за собой, заразительно раскачивая мою руку, будто ребенок, который играет в “ручеек” – наглухо, печально прилепилась к его боку. Я смотрел, немея от этого непостижимого зрелища – они ждали, пока загорится зеленый, мимо прошумел автобус, были слишком увлечены друг другом, чтоб заметить меня, Кейбл тихонько говорил ей что-то, потом взъерошил ей волосы, повернулся, притянул ее к себе и поцеловал, и она в ответ целовала его с такой печальной нежностью, с какой в жизни не целовала меня.

Кроме того, я заметил – они переходили улицу, я быстро отвернулся, в освещенной витрине было прекрасно видно, как они зашли в парадную дома Китси, пройдя всего в паре метров от меня, – я заметил, что Китси чем-то расстроена, что она говорит еле слышным, хрипловатым от эмоций голосом, прижимаясь к Кейблу, притиснувшись щекой к его рукаву, а он приобнимает ее, любовно жмет ей плечо; и хоть я не мог разобрать, что она говорила, но по тону ее все было так ясно: даже печаль ее не могла скрыть того, как рада она ему, а он – ей. Это понял бы любой прохожий. И, когда они проскользнули мимо меня в темном окне, парочка влюбленных, жмущихся друг к другу призраков – я увидел, как она быстро смахнула слезинку со щеки, и заморгал от изумления: невероятно, но отчего-то первый раз в жизни Китси плакала.