поезда «литера А» генерал Рузский просит ориентировать его срочно — откуда у Алексеева сведения, заключенные в телеграмме № 1833. Понимая всю лживость успокоительной телеграммы № 1833, Рузский, не любивший Алексеева, не постеснялся дать понять Ставке недоверие к сообщенным сведениям.

Узнав теперь, где находится государь, Алексеев начинает действовать непосредственно на государя в направлении, желательном для возглавителей революции. Алексеев и Лукомский теперь главные пособники революции.

В 3 часа 58 минут дня от генерала Алексеева была принята в Пскове телеграмма для государя (№ 1847). Сообщив в ней донесение генерала Мрозовского о начавшихся в Москве беспорядках и забастовках, Алексеев докладывал:

«Беспорядки в Москве, без всякого сомнения, перекинутся в другие большие центры России, и будет окончательно расстроено и без того неудовлетворительное функционирование железных дорог. А так как армия почти ничего не имеет в своих базисных магазинах и живет только подвозом, то нарушение правильного функционирования тыла будет для армии гибельно, в ней начнется голод, и возможны беспорядки. Революция в России, а последняя неминуема, раз начнутся беспорядки в тылу, — знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжелыми для России последствиями. Армия слишком тесно связана с жизнью тыла, и с уверенностью можно сказать, что волнения в тылу вызовут таковые же в армии. Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно.

Нынешний молодой состав армии и офицерский состав, в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не дает никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что будет происходить в России. Мой верноподданнический долг и долг присяги обязывает меня все это доложить Вашему Императорскому Величеству. Пока не поздно, необходимо принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране.

Подавление беспорядков силою, при нынешних условиях, опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная дума старается водворить возможный порядок, но если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов и Россия переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество, ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет.

В настоящее время это единственное спасение. Медлить невозможно, и необходимо это провести безотлагательно.

Докладывающие Вашему Величеству противное, бессознательно и преступно ведут Россию к гибели и позору и создают опасность для династии Вашего Императорского Величества. № 1847. Генерал-адъютант Алексеев».

Из Ставки просили доложить Рузскому, не будет ли признано возможным послать навстречу офицера Генерального штаба, который бы мог доставить эту депешу.

В 5 часов 40 минут генерал Клембовский передал по проводу генерал-квартирмейстеру Болдыреву следующее:

«Наштаверх[168] и великий князь Сергей Михайлович просят главнокомандующего [фронтом] всеподданнейше доложить Его Величеству о безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева его величеству, т. к. им это представляется единственным выходом из создавшегося положения.

Так как главнокомандующий, по-видимому, держится тех же взглядов, как и Наштаверх, то исполнение просьбы их не представит затруднений для него и, может быть, закончится успешно.

Великий князь Сергей Михайлович, со своей стороны, полагает, что наиболее подходящим лицом был бы Родзянко, пользующийся доверием. Передайте, пожалуйста, все это на вокзал главнокомандующему, по возможности безотлагательно до прихода поезда».

В Ставке у высшего командования была паника. Ставка, не сумевшая поставить, хотя бы только удовлетворительно, дело внутренней разведки и информации, продолжала пребывать в полном незнании и непонимании того, что происходит в Петрограде. Мы уже видели, что ее несколько дней «верноподданнически» обманывал Беляев. Теперь ее уже революционно морочил Родзянко. Ставка не имела никакого понятия, что представлял собой в это время Родзянко, и верила в его искренность и деловитость, в чем Алексеев раскается (и засвидетельствует это) на следующий же день после отречения [государя].

В 4 часа 59 минут из Ставки сообщили для доклада государю, что в Кронштадте беспорядки, а Москва охвачена восстанием и войска переходят на сторону мятежников. Что начальник Балтийского флота адмирал Непенин признал Временный комитет. Ставка сообщала также, что сведения телеграммы № 1833 (известная идиллия о спокойствии в столице, составленная по различным источникам, «считающимся достоверными») не верны.

В 5 часов 53 минуты из Ставки была передана для государя телеграмма адмирала Русина, что в Кронштадте анархия, славный командир порта убит, офицеры арестованы. Русин передавал телеграмму Непенина, в которой последний докладывал государю «свое искренне убеждение в необходимости пойти навстречу Государственной думе, без чего немыслимо сохранить в дальнейшем не только боевую готовность, но и повиновение частей».

Таковы были доклады и сведения, сообщенные из Ставки в Псков генералу Рузскому, перед приездом туда государя императора.

Генерал-адъютант Рузский считался либералом. Это был любимец оппозиции и ее печати. Последней он много обязан своей славой по Галиции, которую многие военные тогда оспаривали. К государю как монарху Рузский относился критически, к государю как Верховному главнокомандующему — еще больше. Последнее во многом объяснялось его неприязнью к генералу Алексееву. Назначение Алексеева наштаверхом до самой смерти обижало Рузского.

Либералы-заговорщики, мечтавшие о дворцовом перевороте, старались своевременно обеспечить себе свободу действий со стороны генерала Рузского, которому до начала февраля подчинялись все войска Петрограда. Приезд Рузского зимой в Петроград был умно использован теми, кому это было нужно.

На фронт к Рузскому ездил сам великий авантюрист А. И. Гучков и имел с ним важные переговоры. Ездили к Рузскому и те представители думских и общественных кругов, которые посетили Алексеева в Севастополе, и спрашивали его мнение по поводу подготовлявшегося переворота. Алексеев рассказывал позже генералу Деникину, что он просил этих представителей «во имя сохранения армии не делать этого шага», и представители обещали. Но, по словам Алексеева: «Те же представители вслед за тем посетили Брусилова и Рузского и, получив ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение; подготовка переворота продолжалась» (Деникин А. И. Очерки Русской смуты. Ч. I).

О таком настроении Рузского знал Протопопов. Царица Александра Федоровна к концу 1916 года уже не доверяла Рузскому, была уверена, что «он предаст», хотя раньше, перед вторым назначением его на Северный фронт, за Рузского «усердно молился» Распутин.

Это недоверие к Рузскому и было главной причиной изъятия из его командования Петрограда и назначения туда Хабалова. Мера, обидевшая сильно Рузского и настроившая его еще больше против их величеств и возненавидевшего уж окончательно Протопопова.

В штабе Рузского, более чем где-либо, вырисовывалось двоякое направление штабных офицеров и генералов того времени.

Одни, большею частью чины Генерального штаба, были настроены либерально. Они симпатизировали Государственной думе, считали необходимым введение Конституции.